Восемь минут - [9]

Зрение Старик утратил, когда Старухи не было рядом. Говоря точнее, он по-прежнему распознавал контуры предметов, различал в границах этих контуров светлые и темные пятна, но все это видел в белом цвете, вернее, в оттенках белого. Сначала он решил было, что его ослепил льющийся в окно яркий солнечный свет и в затененной квартире зрение его быстро придет в норму. Нащупывая руками дорогу, он побрел в комнату, выходившую окнами на улицу, и там сел — почти упал — на первый же стул, сделал долгий выдох, зажмурил глаза. Перед ним беспорядочно дергались и метались образы только что виденных эпизодов, но двигались они, уже выпав из общего порядка происходящего, рассыпая слепяще яркие, хаотичные искры. Он торопливо открыл глаза — правда, совсем чуть-чуть, только чтобы хоть что-то увидеть из-под слабо подрагивающих век. Однако дрожь эта, исключительно тонкая, лишь немного притеняющая поле зрения, сейчас была приятна: она смягчала яркий свет, заливающую все вокруг белизну. Потом он, очевидно, уснул, так как спустя какое-то время обнаружил, что сидит совсем в другой позе. Спина его сгорбилась, голова упала вперед, руки, свисая между колен, тянули вниз плечи, из глотки же через открытый рот вырывался негромкий, сухой, хриплый храп. Он вытянул из-под стула ноги и вновь оперся на всю поверхность ступни. В результате тело выпрямилось, и он откинулся на спинку стула. Яркое мерцание почти полностью прекратилось, уступив место однородной, неподвижной белизне, словно внутреннюю поверхность век смазали густой белой краской. Старик открыл глаза, но ничего, кроме белизны, не увидел; все вокруг было белым. Он бросил взгляд в окно — и с удивлением обнаружил, что уже наступила ночь. «Видно, основательно я поспал», — думал он, глядя в недвижную белую тьму. Потом медленно поднялся и двинулся в сторону ванной комнаты. Ориентироваться было непросто: ведь все вокруг было белым. Белой была и высокая стена из книжных полок, она делила комнату пополам, в середине имелся проход в виде арки; белыми были книги на полках, деревянные статуэтки, стоящие на полу в углах, растения в горшках, ковер, зеркало, стены, двери; даже электричество зажигать не пришлось; предметы светились сами, словно белизна шла изнутри, изнутри освещая каждый отдельный атом. Старику откуда-то знакомо было это ощущение — белое ощущение, когда мгновения, словно взмахи широких белых крыльев, наплывали чередой, неспешными волнами, равномерно и бесконечно; и знакома была вздымающаяся в такие моменты неподвижная белая тишина, которая впитывала в себя, поглощала память, растворяла в себе его «я», и лишь какие-то неосознанные импульсы, исходящие от тела, давали о себе знать, легкой рябью пробегая вдоль нервов. Состояние это Старик не воспринимал как враждебное; но сейчас белизна вызывала у него ощущение, близкое к ужасу. Вернувшись в комнату, окна которой выходили на площадь, Старик натянул на себя свои пуловеры и жилеты. Он не понимал, как это получилось, что он одет так легко: ведь когда он смотрел в окно, там огромными хлопьями падал снег, и это вдруг наполнило его душу безграничным покоем. Ну конечно же, все вокруг белое: и деревья на площади, и густая путаница ветвей, и плоские пятна земли, проглядывающие между кронами, и небосвод, исчерченный вдоль и поперек косыми штрихами. Вот почему все залито белым сиянием, вот почему белизной залита вся квартира, и не только квартира, но и внутренняя сторона век, когда Старик на мгновение прикрывал глаза. Он стоял у окна, смотрел на снегопад и уже не чувствовал ужаса. Медленные, плотные хлопья словно замирали, поравнявшись с окном, пушистые, мягкие, как клочья ваты; Старик с удовольствием зарылся бы в них с головой… Вдруг он дернулся; всю нижнюю часть тела заполонили множественные покалывания крохотных игл. Он совсем забыл, куда направлялся перед этим: еще в комнате окнами на улицу ему срочно понадобилось в туалет. Он едва успел добраться до ванной комнаты. Там сел — скорее упал — на сиденье унитаза, и из него полилась горячая струя. Он с облегчением перевел дух, оперся локтями на колени, положил голову на руки. Странным образом белизна проникла даже сюда, в полностью изолированное помещение ванной комнаты. Она растекалась по кафелю, по стене, по стиральной машине, по полотенцам… Тут под батареей отопления словно бы шевельнулось что-то. Всего лишь какой-то крохотный, тонкий белый штришок, как бы продолжающий едва заметную щель под плинтусом, только не параллельный стене, а отходящий от нее под острым углом. Белая тень медленно, но все-таки проворно приближалась. Не было никаких сомнений, да Старик теперь и сам ясно видел: белый штришок — это обыкновенный муравей-жнец, теssor structor, констатировал в мозгу былой коллекционер. Видимо, это был самец: торакс был закрыт какой-то белой, совершенно прозрачной пленкой — очевидно, крыльями. Брюшко соединялось с грудью стебельком, состоящим из двух сегментов. Передняя часть тела представляла собой скорее цилиндр, задняя — скорее шар. Как только моча перестала шуметь, Старик услышал высокое, но исключительно деликатное стрекотание. Тоненький штрих под радиатором тем временем все вытягивался: оказалось, там двигался не один, а целый взвод муравьев-жнецов, под углом примерно шестьдесят градусов к стене, и путь их пролегал мимо ног Старика. Тот с изумлением следил за шествием насекомых. Крохотные белые пятнышки, виляя брюшками, ползли по белому полю, напоминая белесый лоскуток тумана. Поскольку направление, в котором вереницей двигались муравьи, обозначилось четко, взгляд Старика скользнул вперед, до той плитки, которую он различал еще довольно ясно; затем он перевел взгляд на предыдущий квадратик. Первые особи вскоре добрались сюда. В тот момент, когда они перебирались через крохотную выпуклость шва, соединявшего плитки, Старик еще четко видел их подвижные тельца; в следующий момент картина стала бледнеть, а на пути до следующего бугорка очертания муравьев совершенно растворились, растаяли в белизне. Старик не двигался, пока последняя особь не прошествовала перед его глазами, утонув почти незаметно в белом тумане.