Как только Сильвия ушла, я закрыла дверь на ключ. Аэций еще ни разу сюда не приходил, а сегодня и вовсе не должен был явиться, но мне было намного спокойнее, когда дверь была заперта.
Я прислонилась спиной к двери, закрыла глаза. Нужно было сосредоточиться. Что я могла сказать моему народу? Мы все преданы позору и отданы на поругание нищим животным? Остается лишь принять унизительную подачку из их рук и стараться сохранить то, что у нас осталось.
Нет, я должна была говорить по-другому. Я должна была быть кем-то другим. Не опозоренной сестрой императрицы, вынужденной жить в четырех стенах. Я должна была быть императрицей.
Я подошла к туалетному столику сестры, взяла флакон ее любимых духов, открыла крышечку и вдохнула запах ванильной соли, розы, амбры и меда. Я нанесла духи на кончики пальцев и запястья.
Я должна была делать то, что делала и сестра. Внушить им что то, что они хотят услышать — правда. Нужно было лгать им, но лгать из любви. Принцепсы ценят достоинство и гордость превыше всего. Но даже в падении можно сохранить их, если само падение сделать испытанием для чести.
Я почувствовала прилив вдохновения, и ручка в моих руках ни на секунду не останавливалась. Я знала, что говорить им. Моя страна, мой народ, моя Империя нуждались не в оправдании своей слабости, а в новой цели, которая могла бы вернуть им гордость. Нужно было сказать им, как именно сохранить свою честь в момент, когда бесчестье кажется неизбежным.
И я знала, как. Я шла Путем, которым шло большинство принцепсов, и я знала, чего они ждут. Были и другие, но тех, кто шел Путем Зверя, ни в чем не нужно было убеждать. Они не имели принципов, но вместе с ними и слабостей, присущих гордости.
Я не заметила, как за окном начало просветляться небо.
Нужно было хоть ненадолго прилечь. Хотя меня колотило от волнения, и я не ожидала, что усну, как только я добралась до кровати и закрыла глаза, мир моментально почернел. Я проснулась еще до прихода Сильвии. Меня мутило от раннего пробуждения, а, может быть, кофе, выпитый ночью был лишним. Приняв душ и умывшись, я оделась самым официальным и скромным образом. Мне впервые предстояло говорить с Империей от лица императорской семьи. Я почувствовала радостное предвкушение и тут же устыдилась его, моей сестре пришлось умереть, чтобы я испытывала эти чувства. Сильвия постучалась, и я открыла ей. На завтрак было тяжело даже смотреть, но я заставила себя съесть пару тостов с маслом.
— Волнуетесь? — спросила Сильвия. И даже ее панибратство не смутило меня. Я кивнула.
— Все будет хорошо, — сказала она. — Я уверена, что вы справитесь.
Я вдруг испытала к ней благодарную теплоту. Эта девочка не держала на меня зла, хотя ее родители погибли на войне.
— Спасибо, Сильвия, — сказала я. — Мне очень пригодятся твои пожелания.
Она улыбнулась, и улыбка сделала ее лицо светлее и чище, она, наконец, стала похожа на молодую девушку, какой и должна была быть. Я чувствовала, что в комнате есть и Ретика. Я далеко не сразу научилась определять ее присутствие. Она вела себя очень тихо, но в то же время легкие дуновения воздуха, случайные шевеления штор, все это позволяло понять, что в комнате есть невидимый гость.
— Хорошо вам дня, девочки, — сказала я.
— Вы очень бледная. Вы не заболели? — спросила Сильвия. Я увидела, что один из апельсинов пропал с подноса, и это заставило меня засмеяться.
— Я просто несколько взволнована.
— Удачи вам, — сказала Сильвия, и Ретика повторила за ней, в кажущейся пустоте места, где она стояла, это прозвучало очень жутко.
Охрана уже ждала меня у выхода. Они вежливо поприветствовали меня, и я позволила им поцеловать мою руку. Их было четверо, но я никого не знала. Мне казалось, что один из них тоже из народа воровства. Варвары и воры были одинаково светловолосы и светлоглазы, и прежде я не отличала их, но теперь я запомнила некоторые нюансы.
Я ощутила радость от того, что покидаю дворец. И в то же время меня захватила печаль, потому что мне предстояло увидеть мой Город совсем иным, чем он был прежде.
Я шла в центре, и моя процессия, непривычно маленькая, двигалась по Палантину. Тут и там я видела пятна копоти на стенах домов и храмов, выбитые пулями окна, разбитую брусчатку — шрамы войны, оставленные на теле моего Города. Я попала в жуткое состояние между войной и миром. Люди уже сложили оружие, их раны лечили в больницах, а павшие были погребены, и теперь те, кто собрались на Палантине выглядели со всем возможным приличием, но Город все еще нес на себе отпечаток их дикости.
Я видела новые, незнакомые лица. Теперь здесь были те, кому прежде в Городе появляться было запрещено. Они пришли из своих далеких провинций, проделав долгий путь, и теперь вели себя так, словно здесь они дома.
Но собрались и представители моего народа, и независимые преторианцы, которые, казалось, быстрее сжились с новыми порядками. Аэций уже стоял за императорской рострой. Люди смотрели только на него, они готовились внимать.
На широкой мраморной ростре изображалось сошествие нашего бога в Вечный Город, тогда еще Рим. Он уже принял свой прекрасный облик и собрал вокруг себя самых достойных и знатных из людей. Люди в богатых традиционных одеждах, наши прародители, стояли вокруг этого юноши в плаще. Его золотые волосы кольцами завивались у ушей, а рот был чуть приоткрыт в блаженной улыбке. Ему невозможно было противостоять.