И тогда он сказал совершенно неожиданную вещь:
— Какая разница, что чувствую я. Главное, что чувствует он.
Самозабвенность, с которой он говорил это, поразила меня. Мне захотелось, чтобы он ушел, исчез из моей жизни. Еще больнее было вспоминать все, что он причинил мне, зная, какой он с теми, кто ему ровня.
Нет, добрым я его не считала. Он был самоотверженным, заботливым и ответственным, но доброта не была ему свойственна, потому как невозможно быть злым по отношению к одним существам и добрым — к другим.
Мы с Дигной остались одни.
— Что ж, — сказала я. — Если вы не голодны, я предложила бы вам пройтись. Здесь есть чудесный розарий, разговор там будет приятнее.
— Ты можешь говорить со мной так же, как и я с тобой.
Я постаралась вложить в свой взгляд столько безразличия, сколько возможно. У сестры это всегда получалось лучше.
— Мы недостаточно знакомы, — сказала я.
Вуаль Дигны скрывала выражение ее лица, и потому я чувствовала себя уязвимой перед ней. Я не могла понять, о чем она думает и как реагирует на мои слова.
— Розарий, — сказала Дигна. — Это небезынтересно — посмотреть на императорский розарий, так что я приму твое приглашение.
Мы прошли через ночной, загрубевший зимой, сад и оказались под стеклянным куполом розария. Сестра любила это место. Здесь были розы самых редких и удивительных сортов, а воздух всегда был напоен жаркой, парниковой влагой в сочетании с удушливой нежностью аромата цветов.
Розы увивали арки, протянутые над дорожками, и вечером этот сказочный сад был хорошо освещен. Я очень боялась, что цветы погибнут без сестры, оттого ухаживала за ними так же самоотверженно, как Аэций за своим обездоленным народом.
Иногда я думала, розы — вот народ моей сестры, прекрасные цветы и болезненно-острые шипы, кровь от крови — она. Розы были разделены по цвету, и я предложила Дигне выбрать дорожку, по которой мы пойдем. Она задумалась над этим вопросом очень серьезно, и мы долго стояли в молчании. Наконец, Дигна пошла по дорожке, с обеих сторон которой росли чайные розы. Их нежный цвет и ласковый запах успокаивали меня, и я была рада ее выбору.
— Он подумал, что я смогу поговорить с тобой продуктивнее, — сказала Дигна. Она махнула рукой, словно отгоняя дым сигарет, которые курил Аэций. На ее руке звякнул браслет с двумя разнонаправленными серебряными полумесяцами и полной луной.
— Вы в этом не уверены?
— Я думаю, ты избалованная маленькая девочка, говорить с которой в определенной степени бесполезно. Кроме того, ты понимаешь скорее эмоциональные, чем логические доводы, и здесь я тоже не помощник. Но я попытаюсь объяснить тебе, чего от тебя хотят.
— Я думаю, вам не стоит говорить обо мне в таком тоне в моем собственном доме.
Она вдруг остановилась. Ее рука коснулась головки одной из роз с затаенной жестокостью. Мне показалось, что сейчас Дигна ее оторвет. Но она только провела когтями по розе, прошептала что-то.
— Я далека от того, чтобы обвинять тебя в том, кто ты есть, — продолжила она, как ни в чем не бывало. — Мы все воспитаны определенным образом и не можем перейти через границы собственного опыта. Я даже рада, что именно ты стала его женой. Из того, что знаю о вас обеих, ты лучшее нее.
— Не смейте говорить так о ней!
— Или что? — спросила Дигна. Все, что я говорила не имело для нее никакого значения. Она жила по другим законам, она была недосягаема для меня.
— Может быть, попросишь меня покинуть твой дом? Я покину его. Но я хочу спросить: ты понимаешь, почему я говорю все это? Почему я веду себя таким образом, а не другим.
— Потому что я — ваш враг.
— Да. И ты смотрела, как мы умираем. Ты смотрела на страдания целых народов. И ты не сделала ничего. Конечно, твой взгляд был застит безразличие твоих родителей, и их родителей. Но ты не прервала этого порочного круга. Ты не хорошая. Ты даже не трусливая. Ты живешь в своем мире, и тебе все равно, что происходит снаружи.
Я молчала. Мне не хотелось ничего говорить Дигне. Я еще не владела ее языком. Я училась быть безупречно вежливой и спокойной, я не знала, что я могу сказать тому, кто страдал по моей вине.
— Но ты не плохой человек, — сказала, наконец, Дигна.
— Большое спасибо.
Мне впервые стало душно в розарии, прежде я будто не замечала, как мало здесь воздуха. Розы казались мне армией, вошедшей в мой Город тем страшным днем, я подумала, что они обступают меня.
— И поэтому я обращаюсь к тебе, как к хорошему человеку, хотя ты не вполне этого заслуживаешь, — сказала Дигна. Мы дошли до конца дорожки, и она села на скамейку, витая спинка которой была украшена железными, неприятными, хотя и не острыми, шипами. Сестра любила такие шутки. И любила, когда красота причиняет боль.
Я, помедлив, села рядом, почувствовала, как шипы упираются мне в спину, совсем легонько, словно только намекая на боль.
— Ты не видела его на войне. Я видела. Он — варвар, и он готов воевать дальше. Аэций может лить кровь, как воду. Он будет продолжать. Но ты не готова к тому, что люди продолжат погибать, и теперь — у тебя на глазах. Помоги ему. Не ради него, не ради его народа и других, что пришли с ним. Помоги ради тех, кому тебя учили помогать.
