Вольный стрелок - [14]

— А вот, например, распечатку получить с телефонной станции и с сотовой сети, кто ему звонил на домашний и мобильный, а кому он? — Я предприняла последнюю попытку, чувствуя, что больше сегодня ничего не узнаю. — Представляете, выяснится, что он перед смертью с женой разговаривал или с матерью, — для статьи красивая концовка будет. Жил порядочный человек, герой, так сказать, нашего времени, поднялся высоко своим трудом, честно зарабатывал деньги, умер молодым. А потом концовка — «за пять минут до того, как у него остановилось сердце, он позвонил той, которая помогла ему подняться на самый верх, — своей жене. Но какими были его последние слова, мы уже не узнаем…»

Как вам?

— Красиво… Я и не знал, что такое писать можешь — человеческое… — Я чуть не сплюнула от той дешевой патоки, которую выдавила из себя только что, а вот Зайцеву она, похоже, пришлась по вкусу, и он посмотрел на меня уважительно, кажется, поверив моим неискренним речам. — Не то как читаешь тебя — тот взяточник, этот вор, третий с бандитами связан. Да не, шучу — про гаишника тогда была хорошая статья, которого ни за что посадили. И про опера, который бандита застрелил, а его чуть за решетку не упрятали. Шучу, в общем. Просто не думал, что ты про покойника писать будешь, раз ничего такого за ним нет и умер сам. Но вообще звучит. Только про распечатку забудь — дела нет, следствия нет, какие там распечатки? Ты с банком да с женой его свяжись — тебе же положительное про него надо?

— Есть пословица одна — римская, кажется, — начала не спеша, судорожно думая, о чем еще его спросить, пытаясь потянуть время, пока не придет в голову что-нибудь ценное. — О мертвых или хорошо, или ничего. Как вам, товарищ майор?

— Неплохо. — Зайцев, кажется, забыл, что о мертвых я писала не раз — но правду, которую далеко не всегда можно было охарактеризовать словом «хорошо». — А что — неплохо…

— Или хорошо — или ничего, — задумчиво повторила, маскируя этой самой задумчивостью ту лицемерность, с которой цитировала древних римлян. — Что ж, спасибо, что помогли, Иван Петрович, — не буду вас больше задерживать…

— Всегда рад! — столь же лицемерно откликнулся Зайцев, кажется, жутко довольный тем, что я уезжаю, и даже не собирающийся мне напоминать про обещанную чашку кофе. — Если что — звони. Да, и это — ты, если писать будешь, на меня не ссылайся, ладно? Не то начальству потом втык сверху сделают — пообещали этому банку, что информации никому и никакой. Да и чего тут вообще писать? Ну умер и умер — мало, что ль, народу умирает? Давай я тебе лучше какую-нибудь статью аналитическую подготовлю — по борьбе с оргпреступностью, скажем. Цифры, факты, истории про бандюков всяких, авторитетов да воров — зачитаешься. Давай?

— Это интересно, — ответила вежливо, зная, что вся фактура Зайцева — не третьей даже, а десятой свежести. А истории про бандитов взяты из книг, которыми завалены все киоски и лотки. А якобы аналитическая статья — неграмотно написанный доклад о несуществующих успехах родной милиции. — Я ребятам скажу из отдела расследований…

— Вот и ладненько! — Развеселившийся Зайцев приобнял меня так по-дружески, подвел к вешалке, хотя и не притронулся, к счастью, к моему пальто — одеваться я люблю сама, как и раздеваться, впрочем. — А о банкире покойном и писать нечего — чего их воспевать, банкиров-то?

Я кивнула ему на прощание и медленно пошла вниз по лестнице, анализируя все, что услышала недавно. С тоской думая, что, несмотря на то что Зайцев что-то скрывает, писать тут, похоже, нечего — да и скрывать он может какую-то ерунду. Типа того, что пока банкир лежал мертвый, дом его обокрали. А кажущееся поначалу подозрительным поведение банка, в общем, вполне оправданно — потому что имя Улитина ассоциируется именно с ним, а упоминание в печати в связи с покойником в банке вряд ли считают хорошей рекламой.

И даже в появлении «Сенсации» тоже ничего такого нет — в конце концов, там штатным сотрудникам, даже рядовым, платят вдвое больше, чем у нас, а сенсаций на всех не хватает, вот и цепляются за все подряд. И желание оперов до конца отработать версию смерти по естественным причинам — оно тоже объяснимо, потому что если потом пойдут слухи, что Улитин умер не своей смертью, то вставят именно им.

На улице было солнечно и, даже можно сказать, тепло — по крайней мере для начала апреля. И думать о работе не хотелось совсем — уж лучше об отдыхе.

Прежде всего о еде — без которой отдых невозможен. О тарелке дымящихся спагетти, политых густым соусом и присыпанных нежной сырной крошкой, — и о бокале вина.

Мой ярко-красный «гольф» завелся с пол-оборота, загудев уютно и приветливо — может, чуть шумнее, чем надо, но ведь он не новый в конце концов.

И я, прежде чем тронуть его с места, снова сказала себе, что, похоже, писать тут действительно не о чем. И идеально было бы двинуть отсюда в редакцию — хотя уже полпятого и субботний номер давно подписан в печать, Наташка наверняка еще на работе, и лучше прямо сегодня, не откладывая, заскочить к ней и сказать, что я беру другую тему.

Но перед глазами уже стояли тарелка с пастой и бокал вина — а никакой другой темы у меня пока не было. Так что получалось, что надо ехать прямо домой — а разговор с Антоновой отложить до понедельника. Понадеявшись на то, что за выходные что-нибудь да придет в голову.