Первые серьезные заскоки начались у Эдуарда Степановича в годы его председательства. Уже тогда, слушая его пламенные речи о враждебных элементах и недобитой контре, многие заметили, что Степаныч родился с опозданием лет так на пятьдесят. А желание вернуть кровавый террор, и это — в годы перестройки, послужило поводом о снятии его с руководящей должности.
Обидевшись сразу на всех, Степаныч увлекся охотой. Вот тут-то и проявилось его безумие во всей красе. Все туши зверей представляли из себя раскуроченные куски мяса. Павловна, скупавшая у охотников добычу, долго смотрела на этот ужас, принесенный довольным Степанычем.
— По крайней мере, они не мучились, — тихо сказала она.
Отказ Павловны приобретать у него мясо, нисколько не смутило Егорыча. Он даже не обиделся. Сидя зимними вечерами возле печки, слушая треск горящих поленьев, он боялся, что однажды захочет убить человека. Ладно еще мужика какого, не страшно. Ну, или не так страшно, как убить беременную женщину, или ребенка. Вот этого он бы себе ни когда не простил бы. Но и неконтролируемую спонтанную ярость не укротить. На то она и неконтролируемая, и к тому же — спонтанная. Но теперь все решилось. Безропотные звери несли себя в жертву ради безопасности людей. Кровавый террор повернулся к лесу.
— Однажды какой-нибудь заяц вернется по твою душу, — пошутил Егорыч.
— За вас же беспокоюсь, — пробурчал Степаныч, поправил шапку, закинул двустволку за спину и отправился в лес.
Но видимо, его охота не нравилась не только людям.
Ослепительный зимний день выдался. Если бы не густой лес и тени от деревьев, на мир было бы больно смотреть. Именно в такие дни душа отогревается от всей копоти цивилизации, что лежит толстым закостенелым слоем. Даже в минусовую температуру. Степаныч вдыхал чистый воздух полной грудью и благостно улыбался.
Лыжи оставили на снегу многокилометровый след. На очередном приглянувшемся ему месте Степаныч снимал лыжи, прислонял их к дереву, а сам не спеша обходил округу. Потом опять вставал на лыжи и двигался дальше. В тот ему попались пять белок и один заяц. Их прострелянные тельца падали на снег, обагряя его кровью. Собака, давясь слюною, приносила хозяину дичь, похожую на изжеванную красную тряпку. Невелик урожай, но дело не в количестве.
За час до заката Степаныч, умиротворенный и в ладу с собой, повернул к поселку. Его путь пролегал по достаточно знакомой местности, чтобы свернуть в другую сторону. Оттого его удивление было неизмеримым, когда он наткнулся на предыдущее место стоянки. Трудно было перепутать свои следы со следами чужого охотника.
Степаныч строго взглянул на собаку:
— Ну давай, оправдывайся.
Та виновато молчала.
Долго думать — себе дороже. Обещай ночи все бриллианты мира и вечную любовь, все равно наступит по расписанию. Она уже давно не верит людям.
— Домой! — скомандовал Степаныч и на пару с собакой они пустились в путь, на этот раз взяв немного правее.
И опять вокруг все знакомое. А этот лес еще помнил крик маленького Эдика. Никак не возможно здесь заблудиться. Хотя нет, возможно.
Степаныч ошарашено смотрел на знакомое до боли место, не зная, плакать ему или смеяться. Три лыжных следа шли сюда, два уходило. Говорил же ему Егорыч, как выйти из западни лешего. Что-то надо было сделать, но что — он не помнил.
В лесу заметно потемнело, а значит — надо или разводить большой костер и ждать утра, или выбираться отсюда любыми средствами. В темноте разжигать огонь будет проблематично. Если он не дойдет до дома, искать его начнут тогда, когда обнаружат его отсутствие, а это будет не скоро. Жена ушла, друзья отстранились, спасибо приступам неконтролируемого гнева.
— Отпусти! — крикнул он лешему, немного подумал и добавил, — Пожалуйста!
И отправился в путь.
На этот раз все шло гладко, без выкрутасов. Дорога домой была открыта. Впереди лежал чистый, нетронутый снег. Собака устало бежала рядом. Степаныч тоже ощущал дрожь в ногах. Слишком долгим выдался день. Перед ними возник овраг. Свой, родной, но все же — препятствие. Чтобы облегчить остаток дороги, Степаныч выбросил на дно оврага связку белок. Что еще раз характеризует его, как нерадивого охотника. Потом наступил черед зайца. Обезображенный зверек покорно полетел в темноту. Следом отправился Степаныч. Собака тяжело вздохнула, осмотрелась по сторонам и только собралась сделать шаг вперед, как услышала внизу крик хозяина.
То ли сказалась усталость, то ли лыжи наехали на корягу. Степанычу было не до выяснения причин падения. Он открыл глаза и замер в испуге. Перед ним, припав к земле, как перед прыжком, сидел заяц. Ночь почти полностью расположилось на небе. Но, тем не менее, было трудно не видеть серого зверя на белом снегу. Его уши лежали на земле, а тело, перебитое пулей в хребте, наглядно показывало страдания несчастного животного и его оправданное желание отомстить.
Стараясь дышать ровно, Степаныч снял с плеча ружье, хотя сделать это в лежачем положении было непросто. Непонятно, чего выжидая, заяц не шевелился, только ветер гладил его шерстку на спине. Подошла собака и принялась облизывать лицо хозяина, не замечая опасности рядом.
