Первое и последнее предупреждение
Мы стояли в кабинете завуча и пытались испытывать стыд и краснеть. После нашего красивого вылета за пределы трассы мы оба получили легкие сотрясения. Вдобавок, я потянул шею. Это, конечно, ерунда по сравнению с тем, что могло произойти, но легче нам от этого не становилось.
Завуч сидела за своим маленьким столом и долго смотрела на нас.
— Митрофанов и Тряскин, значит. Я, конечно, многое повидала за свою педагогическую практику, — начались ее наставления, — но таких умников вижу впервые.
Увидев наши улыбки, быстро пресекла их ударом руки об стол:
— Это не комплимент!
Сразу было видно ее профессионализм. Мы сделали серьезные лица взрослых, признающих свои ошибки, людей. Сердито осмотрев нас, она продолжила бичевание:
— А зачем вам учиться? Может, вы уже все знаете? Может вам уже можно выдать диплом? Красный! С выдачей годовой стипендии? Так вот, господа хорошие — не получится! Учеба — это та же работа. Здесь вы обретаете свои первые профессиональные навыки, пусть даже теоретические. Потом вы применяете их на производственной практике. После — находите работу с хорошей зарплатой.
Она немного помолчала.
— Так вот — с таким отношением к учебе, вы не найдете ровным счетом ни-че-го.
Почему-то некоторые люди так и говорят раздельно — «ни-че-го». Наверно, так лучше доходит.
— Так может, мы закончим наше общение прямо сейчас?
Это было попаданием точно в цель. Мы отчаянно затрясли головами. Мы ненавидели каждый сам себя и друг друга одновременно. Нам стало страшно. От вчерашнего героизма не осталось и следа.
Завуч одобрительно кивнула головой:
— Тогда идите на лекцию и учитесь. И больше не хулиганьте. Это первое и последнее предупреждение. Второго шанса не будет. Вам все ясно?
— Да-да, — кротко ответили мы, — все ясно.
— А что вам конкретно ясно? — бомбила она наше самолюбие.
— Что второго шанса не будет.
— Вижу, что у вас есть потенциал и тяга к учебе. Не разочаруйте меня. Идите.
Выйдя за дверь, Паха тихо сказал:
— Вот стерва.
— Исключительная, — заверил я его так же шепотом.
— Таких еще поискать.
— Таких больше не бывает.
— По крайней мере, в нашей Вселенной.
Мы расхохотались. Что тут можно сказать в свое оправдание? Нам всего по восемнадцать лет.
Паха предложил:
— Может, повторим вчерашнее? Дельфинчика иногда надо выгуливать.
— Нет, — ответил я, — если меня отчислят, меня дядя сначала убьет, потом потребует назад деньги и превратит в лягушку на неделю. Он колдун.
— А почему именно в лягушку?
— Потому что в жабу было бы через чур унизительно.
— Да, у тебя очень гуманный дядя, — заметил Паха, — мой бы меня в таракана превратил, и тапком меня, тапком! Раз пятнадцать!
— Жестоко, но эффективно, — посочувствовал я.
— Хорошо, что у меня нет дяди, одни тети. Но тоже, ведьмы.
— Значит, лучше самим обратиться ботаниками, — предложил я, — хотя бы на время.
— Всецело поддерживаю, — улыбнулся Паха.
— А вот в воскресенье можно.
— Заметано.
Интересная и опасная вещь
Зимой в наших краях всегда много снега. Он, правда, выпадает редко, но уж если решил проявить себя, то пощады не будет. Наметет так, что рад не будешь. Хмурое, серое, недовольное небо, начинает вначале неохотно, но потом уже щедро и радостно сыпать сверху чистый молодой снег, крупный и густой. Такой густой, что горизонт не виден. Снег покрывает поля, крыши домов, холмы и овраги. Накидывается на лед замерзшей речки, на ее берега с тонкими ивами, дорогу в город, лесные тропинки. Посыпает желтую сухую траву, лапы сосен, голые ветки берез и осин. Пугала в огородах изумленно разглядывают свою рваную одежду, ставшую белоснежно чистой.
Щенок продавщицы сельпо Петровны, по кличке Фунтик (надо же было так опозорить собаку), постоянно выскакивает из конуры, проваливается в сугроб по уши и, затаив дыхание, смотрит на небо, пока не подойдет мама, овчарка Найда, и, взяв его за загривок, не отнесет обратно в конуру.
В любом дворе, где есть ребенок, зимой обязательно стоит снеговик. С морковкой, как традиционной заменой носа и ведром на голове, которое мамы и бабушки ищут по всему дому. У Васьки-комбайнера, во дворе аж четыре снеговика. Потому что у него три сына школьного возраста, да и сам Васька, когда выпьет, становится ребенком. Глупым и бесконечно радующимся жизни.
Заяц, брат другого, убитого нерадивым Степанычем, скачет по краю села, оставляя за собой четкие аккуратные следы, дразня местных собак. Иной раз он долго сидит напротив дома Степаныча, нагло и вызывающе смотрит в окна, призывая убийцу к ответу. Сколько раз разъяренный хозяин выбегал из дома с двустволкой и матами на всю округу. Но длинноухий, закатываясь от хохота, уже скрывался в лесу. Спущенные вдогонку собаки возвращались ни с чем, и виновато опустив глаза вниз, долго выслушивают ругань хозяина. По крайней мере, так говорит Степаныч.
В лесу стоит первозданная тишина. Все животные, кто должен спать — спит. Остальные ищут пропитание или запрятанные летом запасы, которые «должны быть где-то здесь». Белки прыгают с ветки на ветку, отчего сбитый ими снег серебристым холодным дождем осыпается вниз, на замершие кусты багульника. Зайцы наносят пунктиром на снежную карту леса свои маршруты — прямые, зигзаги, дуги, петли. Птицы, оставшиеся зимовать, добавляют свои штрихи к узорам на снегу. А вот волков и лисиц в лесу не осталось. Они оставили эти места, и ушли в более северные районы.
