Волчья ягода - [13]

Чтоб меня никто не спас.

Алый плащ на плечи ляжет,

Пахнет кровью легкий шелк.

За кустами волчьих ягод

Ждет меня мой лютый волк.

Идиот.

Конченый идиот.

Мальчишка.

Как можно было повестись на такой простой развод, так лохануться? Чтобы доказать — что? Какой принцип не нарушить?

Зверь, загребая лапами сырую листву и рыхлую землю на склоне, перемахнул через ручей, спугнув сойку. Бежал он давно, скрываясь от себя и своих мыслей. Глеб под напором звериного негодования чувствовал себя пятилетним ребенком, которого отчитывали за провинность. По сути так оно и было: он накосячил, а волк теперь злился, тянул его дальше и дальше, пока солнце не село. Выть он никогда не выл, даже на луну, а сейчас глотку так и раздирало тоской, горечью, будто наелся с куста волчьих ягод.

Они здесь тоже росли — красивые, блестящие, яркие и сочные, как капли крови на инее, человек мог легко спутать их с обычной жимолостью.

Волчьими эти ягоды, плоды ядовитой дафны, называли потому, что издревле волки считались символом коварства и зла. Хотя, взять того же Локи, бога лжи и обмана — обычный парень, вечно балансирующий между злом и добром. Как человек. Какое уж тут коварство?

Зверь, упав на брюхо, выдохнул с шумом, смахнул языком капающую с клыков слюну. На месте не сиделось, и он встал, обошел и обнюхал дерево, взобрался на пригорок и глянул на шоссе вдалеке. По линии горизонта загорались огни города.

Желание бежать обратно, домой, по силе соперничало с потребностью убраться подальше. Спросить совета было не у кого — дед уже спал, ему не позвонить. Жаль, что приходить тот тоже по каким-то причинам запретил, и не только Глебу, обрубив связь со всеми родственниками. Глеб смутно помнил, что у деда была большая любовь в жизни, сибирячка, с которой он встретился в одном из своих исследовательских путешествий. Тунгуска, как по-старинке называл ее дед, настороженная, юркая, красивая женщина, оставшаяся вдовой после того, как ее мужа задрал медведь на охоте. Дед, сразу учуявший в ней волчицу, добивался ее всю зиму — пока та не сдалась из-за подступившей течки, но после исчезла и больше не появлялась, ушла из поселения. Поиски успехом не обернулись, и дед вернулся домой, пил еще полгода, а затем женился на первой попавшейся пожалевшей его барышне, которой оказалась бабушка. Ее он безмерно уважал, но полюбить так и не смог — поэтому всегда говорил, что встреча со своим человеком сулит большую радость и большое горе.

— Не дали мне искать дальше, — сказал тогда дед, опрокинув в себя стопку водки. — Дальше — могилы шаманские, трогать их нельзя, смерти подобно. Помнишь сказку про мертвую царевну в хрустальном гробу? Во-от, оттуда пошло: земля-то мерзлая у них вечно, издавна хоронили своих в колодах, колоду ту на помост специальный, на срубленные деревца — чтоб зверье не разорило, типа амикана-батюшки, медведя, то бишь. В воздухе, считай, висит. Ходить туда запрещено, мертвый шаман во сне приходить станет, умучает, задушит. Туда она и ушла — к предкам, под охрану, может, так волчицей и осталась.

Деда Глеб тогда не понимал — как можно всю жизнь помнить человека, с которым провел одну-единственную зиму? Возможно ли?

Волк со злости хлестнул хвостом по боку, клацнул зубами — Фома неверующий. Поделом.

Пашку не трогали ровно неделю — приглядывались, похихикивали, но в открытую не цеплялись.

На прошлой неделе Виталик действительно приволок в гимназию новенькую, в неснятой даже пупырчатой пленке, доску для сноуборда.

— Как и договаривались, — сказал он, встретив Глеба у входа.

Глеб, глянув исподлобья, перехватил ее за край, развернулся и вручил ближайшему младшекласснику из зевак.

— Держи, подарок тебе на выпускной, — сказал он.

— Я только в шестом…

— На будущее. Бери-бери, сегодня аттракцион неслыханной щедрости.

Виталик чуть языком не подавился, а Глеб, воткнувшись в наушники, пошел дальше.

Вместо последнего урока Глеба и Пашу вызвали к директору. Михаил Вахтангович, грузный мужчина в расцвете сил, шевельнул усами, включая на планшете видео. Паша, покраснев, отвернулся, Глеб спросил:

— Я так понимаю, отец тоже в курсе?

— Пока вы не объясните мне, что это за перфоманс, он остается в неведении, — проговорил директор, сворачивая окошко.

— Поспорили, — сказал Глеб. — Можете и отцу сказать, меня это не беспокоит.

— Эх, — махнул рукой Михаил Вахтангович. — Знаю. Весь прошлый год с тобой проблемы решали. Помни, ты пообещал ни с кем не сцепляться! Эх!.. Поспорили! В мое время спорили на то, кто выше залезет, дальше плюнет, а вы…

Больше об этом инциденте не вспоминали. До тех пор, пока после урока физкультуры к Паше не подошел Олежка.

— Александр Владимирович попросил, чтобы ты в подсобку отнес, — сказал, протягивая ему сетку с мячами.

— Почему меня? — удивился Паша. — Ты не можешь?

— Я… Я опаздываю, за мной приехали, завтра увидимся!

Паша, проводив его взглядом, подхватил сетку и поволок ее к подсобке мимо опустевших еще четверть часа назад раздевалок. Он, как обычно, задержался с переодеванием — любой случайный взгляд в сторону чьих-то оголенных частей тела мог стать новым поводом для сплетен. Удивительно было то, что сам себя он на желании подобном не ловил ни разу, как и на желании посмотреть гей-порно. Любое порно, просматриваемое и коллекционируемое его сверстниками, Пашу не привлекало как таковое, и когда было нужно, он ограничивался собственными фантазиями, довольно наивными, кстати, поскольку никакой жесткой ебли там не присутствовало. Только что-то размытое обычно: чьи-то пальцы, руки, губы, объятия. Фантазии младшеклашки и то были интереснее, наверное.