Внешность и сущность - [4]

— Он не может уйти в своей пижаме, — сказала Лизетта.

— Это не его пижама, это моя пижама!

— Ему нужно одеться.

Мсье ле Сюёр огляделся и увидел на стуле за собой беспорядочно разбросанные принадлежности мужского гардероба. Сенатор смерил молодого человека брезгливым взглядом:

— Можете забрать свои вещи, мсье, — сказал он с холодным презрением.

Молодой человек подхватил одежду в охапку, подобрал валявшиеся на полу туфли и выскользнул из комнаты. Мсье ле Сюёр обладал большим ораторским даром, и никогда ранее он не использовал этот дар с таким блеском. Он высказал Лизетте всё, что думал о ней, и мысли эти были далеко не лестные. Он изобразил её неблагодарность самыми чёрными красками. Он находил для неё в своём обширном словаре самые уничижительные определения. Он призывал небеса во свидетели, что никогда ещё женщина не отплатила человеку, поверившему в неё, столь низким обманом. Короче говоря, он произнёс всё, что подсказали ему гнев и уязвлённое тщеславие. Лизетта и не пыталась защищаться. Она молча слушала, опустив глаза и пощипывая булочку, которую не успела доесть из-за появления сенатора. Он бросил раздражённый взгляд на её тарелку.

— Я хотел, чтобы ты первая услышала эту важную новость, и пришёл к тебе прямо с вокзала. Я ожидал, что позавтракаю с тобою, присев на край твоей постели.

— Так ты ещё не завтракал, мой бедненький? Я сейчас же что-нибудь закажу для тебя.

— Я ничего не хочу.

— Глупости. При той огромной ответственности, которую ты собираешься не себя возложить, ты должен подкреплять свои силы.

Она позвонила, и когда вошла служанка, велела ей принести горячего кофе. Появился кофе, и Лизетта сама разлила его. Он не дотронулся до чашки. Лизетта намазала булочку маслом. Он пожал плечами и стал есть, между укусами изрекая что-то о женском вероломстве. Лизетта молчала.

— Из всех возможных проступков, — заявил он, — это именно тот, который ты не имеешь права простить себе, ибо таковое прощение явилось бы неслыханной наглостью. Ты знаешь, что я не из тех, чей добротой можно злоупотребить безнаказанно. Само великодушие, когда люди поступают со мной порядочно — я становлюсь безжалостен, когда они поступают недостойно. В тот момент, когда я допью кофе, я покину этот дом навсегда.

Лизетта вздохнула.

— А теперь я скажу, что готовился преподнести тебе сюрприз. Я решил отметить вторую годовщину нашего союза, предоставив тебе определенную сумму денег, которая дала бы тебе скромную независимость, если бы что-то со мной случилось.

— Сколько? — хмуро спросила Лизетта.

— Миллион франков.

Она опять вздохнула. Вдруг что-то мягкое стукнуло сенатора сзади по голове, и он вздрогнул.

— Что это? — вскрикнул он.

— Он вернул твою пижаму.

Молодой человек открыл дверь, бросил пижаму на голову сенатору и быстро закрыл её опять. Сенатор освободился от шёлковых панталон, которые болтались у него вокруг шеи.

— Разве так можно возвращать вещи! Твой друг, очевидно, совершенно невоспитан.

— Да, у него нет твоих манер, — сказала Лизетта вполголоса.

— А есть ли у него мой ум?

— Ох, нет.

— Он богат?

— У него нет ни гроша.

— Тогда что же — о небо! — ты в нём нашла?

— Он молод, — улыбнулась Лизетта.

Сенатор посмотрел вниз на свою тарелку, слеза блеснула у него в глазу и скатилась по щеке в кофе. Лизетта нежно посмотрела на него.

— Мой бедный друг, — сказала она, — нельзя же иметь в жизни всё.

— Я знаю, что я немолод. Но моё положение, достаток, энергия, думал я, компенсируют это. Есть женщины, которым нравятся мужчины лишь определённого возраста. Есть знаменитые актрисы, которые сочли бы за честь стать подругой Министра. Я слишком воспитан, чтобы попрекать тебя происхождением, но факт остаётся фактом: ты лишь манекенщица, и я вытащил тебя из квартиры, которая стоит всего две тысячи франков в год. Для тебя это было шагом вверх.

— Я дочь бедных, но честных родителей, и у меня нет причин стыдиться своего происхождения, а то, что я зарабатываю свой хлеб не в блеске славы, не дает тебе оснований меня упрекать.

— Ты любишь этого парня?

— Да.

— А меня?

— И тебя тоже. Я люблю вас обоих, но по разному. Я люблю тебя, потому что ты так известен, а твои разговоры поучительны и интересны. Я люблю тебя за то, что ты добр и великодушен. А его я люблю за то, что у него такие большие глаза, так вьются волосы, и он так божественно танцует. Ведь это естественно.

— Ты понимаешь, что в моём положении я не могу ходить с тобой на танцы и могу поспорить, что когда он достигнет моих лет, волос у него будет не больше.

— Может быть, и так, — согласилась Лизетта, — не думаю, что это так уж важно.

— Что скажет твоя тётушка, почтеннейшая мадам Саладин, когда узнает, что ты натворила?

— Она не слишком удивится.

— Ты хочешь сказать, что эта достойная женщина одобрит твоё поведение? O tempora, o mores![3] И сколько это уже продолжается?

— С тех пор, как я поступила в салон. Он коммивояжёр в крупной фирме по торговле шелком в Лионе. Однажды он приехал к нам с образцами, и мы понравились друг другу.

— Но ведь была тётушка, чтобы оградить тебя от соблазнов, подстерегающих юную девушку в Париже. Она не должна была позволить тебе вступать в какие-то отношения с этим молодым человеком.