Вместе с комиссаром - [44]

Мы несли следом за Донькой окоренную ель и не чувствовали ее тяжести…

На пруду сделали из сушины дышло и прикрепили к колесу. К концу дышла привязали целых трое санок. Когда приделанными ручками крутили колесо — а это было под силу и нам, ребятам, — ох, как быстро летели санки по льду! Сколько радости, визга и смеха разносилось в тот вечер на всю округу, особенно тогда, когда сам Донька выезжал на первых санках покататься. Надо было видеть счастливое лицо нашего любимца!

Однажды, уже во второй половине зимы, когда снегу навалило столько, что чуть ли не до стрех засыпало, мы, прибежав из школы, увидели на пруду Доньку за необычным занятием. Он лепил из мягкого снега в тот теплый день сразу две фигуры. Он не говорил, что собирается сделать, а только велел нам приносить большие комья скатанного снега, а нам и это было в охоту.

Молчали мы до тех пор, пока фигуры не начали приобретать определенный облик. Когда же Донька из угля вставил глаза, одной фигуре сделал из пакли длинные волосы, а на другую взгромоздил старую солдатскую фуражку с крылатым значком, мы завопили:

— Да это ж наш приходский батюшка и урядник из волости!

Донька еще подкрепил нашу догадку, повесив одному на бок деревянную саблю, а другому воткнув еловое кропило за пояс.

Фигуры растопыренными руками хватали друг друга за грудки. И мы покатились со смеху, потому что все хорошо знали о том, как однажды в нашем церковноприходском селе после долгой пьянки поп и волостной урядник здорово тузили друг друга на глазах у крестьян. Сколько разговоров и смеха было по этому поводу!

Мы с особенным наслаждением катались в тот вечер на санках, бесчисленное количество раз проезжая мимо попа и урядника и отдавая им «честь». А Донька сидел на сосновом кругляке на пригорке и довольно улыбался.

Только недолго мы тешились. О Донькиной забаве вскоре заговорила не одна наша деревня, а вся округа. Дошло и до волости. Однажды под вечер, когда наше гулянье было в самом разгаре, примчался из волости верхом на коне урядник. Ни у кого ничего не спрашивая, он прежде всего порубил выхваченной из ножен шашкой и себя, ледяного, и ледяного попа, а нашего бедного Доньку несколько раз огрел по спине нагайкой. Ничего никому не сказав, он повернул коня в сторону волости и умчался, только комки снега полетели из-под копыт.

Донька молчал, растерявшись от этого налета, только часто потирал рукой исхлестанную спину, а мы, ребята, стояли и смотрели на него с сочувствием, со слезами на глазах.

— Ничего, — утешал нас Донька. — Мы еще, знаете-смекаете, и не такое придумаем! — и ушел домой.

А нам уже было не до катания, мы двинулись следом за Донькой, твердо веря, что он придумает что-нибудь необыкновенное, отомстит уряднику. И мы ждали этого…

ДОНЬКА-ПОРТНОЙ

После того как урядник учинил расправу над Донькой, наш любимец надолго исчез из деревни. И потому что с Донькой было это не в первый раз, все догадывались, что не иначе, как он ушел в город, куда уходил время от времени в поисках правды, разрядки своего дурного настроения и желая чему-нибудь научиться.

Лишь на исходе зимы вернулся Донька домой. Мы встретили его на выгоне, когда бежали из школы, очень обрадовались и удивились. Узнали его только по знакомому прихрамыванию да по плетенной из лыка сумке, висевшей через плечо. А так попробуй догадайся: вместо чисто выбритого Доньки шел рыжебородый дядька в поношенной зимней офицерской шапке, а одет — диво-дивное: пальто не пальто, поддевка не поддевка, армяк не армяк — какая-то драная одежка, от пояса пущенная сборками, как у старой деревенской бабы юбка.

Когда мы подбежали, он, заметив нашу растерянность, объяснил:

— Это бекеша, вот как оно, знаете-смекаете, зовется… Выменял в городе на свой кожух. Теперь в городе все важные люди в таких ходят. И сам я научился эти сборы-фальбоны делать…

Мы, обрадованные, что вернулся Донька, окружили его, колченогого, в чудно́й одеже, и проводили до самой хаты.

Несколько дней мы Доньку не видели. Должно быть, он рассказывал домашним и соседям о своих похождениях в городе и чинил свое одеяние, потому что увидели мы его уже в бекеше, старательно заплатанной… Но никаких забав, несмотря на наши ожидания, он не заводил, а сказал серьезно:

— Я портной!

И об этом, видно, оповестил всю деревню, потому что, как мы слышали, Герасим принес Доньке на кожух для себя аж восемь овчин.

Когда заказ был выполнен, мы узнали об этом по пронзительным воплям, которые разнеслись по всей деревне от Донькиной хаты. Там было целое сборище. Мужчины и женщины обступили Доньку и седого Герасима. Стоял крик и хохот. Разъяренный Герасим, одетый в овчинную бекешу, выглядел забавно. Разгневанное красное лицо, на глазах чуть не выступают слезы. Он грозил Доньке кулаками.

— Ты кем это меня сделал? Отдавай овчины, так твою…

Недоумевающий Донька был оскорблен неблагодарностью и только растерянно разводил руками.

— Пардон, пардон, дядька Герасим, я ж видел, что в городе теперь сам воинский начальник в бекеше ходит.

— Испортил кожух и еще так лаешься?.. Я тебе покажу пардон!

— Ха-ха-ха! Герасим — воинский начальник! — неслись насмешки со всех сторон.