Вместе с комиссаром - [35]

Фотограф сделал много снимков и Михаила Васильевича одного, и с Антониной Ивановной, и со мной.

Тот вечер запомнился еще одним знаменательным событием. По телевидению шла интересная передача, посвященная Александру Твардовскому. Говорилось в ней и о верной, сердечной дружбе двух больших поэтов-смолян.

Я следил за передачей и время от времени посматривал на Михаила Васильевича. Он жадно через свои большие очки всматривался в экран, внимательно слушал, боясь пропустить хотя бы слово, и временами вздыхал… Вся жизнь, очевидно, проносилась в эти минуты перед ним.

Когда передача окончилась, он как бы встрепенулся и начал рассказывать о том хорошем, что ему довелось пережить вместе со своим другом. Я воспользовался тем, что разговор шел об Александре Трифоновиче, и попросил Михаила Васильевича послушать написанные мною воспоминания о Твардовском. Михаил Васильевич внимательно прослушал, сделал пару дельных замечаний, а потом с грустью добавил:

— Воспоминания, воспоминания… Вот и они пришли к нам.

Примерно через месяц, будучи в Москве, я позвонил Михаилу Васильевичу. К телефону подошла Антонина Ивановна и скорбно сказала, что он уже не встает и очень плохо себя чувствует. Просила прийти.

С тяжелой душой шел я в этот раз к ним на Большую Бронную. Когда Антонина Ивановна отворила дверь и я увидел ее заплаканные глаза, я понял, что положение больного тревожное. Михаил Васильевич лежал на постели в своем кабинете. Сердце мое упало. Он был почти в бессознательном состоянии, временами будто просыпался, говорил несколько слов и снова впадал в забытье.

— А-а… вот и ты… Петрусь… Спасибо, что пришел… А я вот видишь как… — и замолкал.

Через какое-то время, будто проснувшись, продолжал:

— А знаешь, меня просили написать воспоминания о Глебке… хотелось сделать… да видишь как…

Мне было тяжело сидеть у его кровати. Я видел его уже уходящего. Думаю, что он и сам чувствовал это, когда говорил:

— Хорошо, что пришел… увиделись…

Я поцеловал его на прощанье, уверяя, что он поправится, что мы еще съездим туда, куда собирались… но он уже не ответил. Я уходил омраченный тяжелыми предчувствиями. Молча мы распрощались с Антониной Ивановной. По ее глазам я видел, что и у нее предчувствия весьма горестные. Несколько раз на следующий день я справлялся о состоянии здоровья больного. Ответы были неутешительные, а через день после того, как я был у Михаила Васильевича, его не стало.

Через месяц мне довелось по делам быть в издательстве «Молодая гвардия», где мне подарили замечательно изданную повесть Исаковского «На Ельнинской земле». Просматривая ее, я нашел и наш снимок, сделанный в то время, когда я читал Михаилу Васильевичу воспоминания о Твардовском. А Михаила Васильевича уже не было…

Я уходил из издательства с думою о нем — о великом, истинно народном русском поэте, я думал о том, что, хотя его уже нет в живых, слово его будет идти и идти к людям, ибо оно бессмертно!

1974

БЕССМЕРТИЕ ПАХАРЯ

Если бы мы в свое время думали о том, что нам придется писать воспоминания, многое из пережитого мы постарались бы запечатлеть в памяти навсегда. Тогда впоследствии было бы легче ярко воссоздать образ человека, которого нам довелось знать. Но таков уж, очевидно, закон жизни, что в молодости мы и не думаем о предстоящем даже своем конце и тем более о том, что кто-то из близких уйдет из жизни раньше. Вот так неожиданно ушел от нас Александр Трифонович Твардовский, которого я имел счастье знать близко, именно счастье, потому что был он человеком редкостного дарования, по-настоящему великим, истинно народным поэтом.

Я никогда и подумать не мог, что человек здоровый, красивый, казалось, богатырской силы, неиссякаемого жизнелюбия может уйти из жизни раньше меня, ведь я старше его на пять лет. И я берусь за перо, чтобы поведать о тех незабываемых чертах любимого поэта, которые навсегда запали в мою душу. Как жаль, что многое забылось!

Впервые я встретился с Александром Твардовским в Минске в начале тридцатых годов. Мне было тогда что-то около двадцати пяти, ну а Саше Твардовскому, как тогда мы его звали, около двадцати. Молодой поэт появился в Минске вместе с группой смоленских литераторов, в которую входили Михаил Исаковский, Ефрем Марьенков, Николай Рыленков и другие. Наиболее известным из смолян был тогда Михаил Васильевич Исаковский, о нем даже писал Максим Горький. Да и прозаик Марьенков, постарше годами, как-то выделялся. Александр Твардовский держался скромно, на нем будто лежала еще печать какой-то сельской замкнутости. Он не стремился выступать в обсуждениях, но его пытливые голубые глаза говорили о том, что он старается как можно лучше познать окружающее. Ведь, как потом рассказывал нам Твардовский, его глубоко интересовала Советская Белоруссия — и как соседка Смоленщины, с которой он был связан кровными узами, и как республика развивающейся культуры, созданная волею революции. Да и творчество некоторых наших поэтов уже в то время привлекало его.

Помимо того, что мы вместе со смолянами выступали на предприятиях и в разных клубах, мы обменивались обещаниями дружить и переводить друг друга. Да вот не скажу, что много обещал молодой Твардовский, он ведь и тогда на легкие обещания был не падок. В нем было заметно большое уважение к старшему, к Михаилу Исаковскому, скромности которого, мне казалось, он старался тогда даже подражать. С большой почтительностью он относился и к нашим классикам — Янке Купале и Якубу Коласу. Многое из творчества их было уже ему известно.