Вместе с комиссаром - [34]

М. В. Исаковский внимательно следил за развитием молодой поэзии. К нему обращались за помощью молодые поэты, и он сердечно помогал им. Но всегда говорил только правду, пусть и неприятную для молодого автора, хотя и в вежливой форме, но правду суровую. Как-то однажды один из молодых поэтов упрекнул Михаила Васильевича за то, что, перечисляя произведения, помещенные в какой-то антологии, он наряду с классиками не упомянул его имя, хотя его стихотворение будто бы этого заслуживало. Исаковский весьма откровенно ответил ему:

«…писатели, жизненный путь которых еще не закончен, все же должны быть гораздо-гораздо скромнее. Во всяком случае, такое название, как «великий»,«гениальный», «классик», обычно дается уже после смерти (да и то не сразу). В Москве живут писатели, о которых наверняка можно сказать, что впоследствии они будут названы и великими, и классиками, и прославленными, и как угодно. Но сейчас ни один из них — ну, скажем, Икс, Игрек или Зет — ни за что не позволит поставить себя в такой ряд: Пушкин, Икс, Толстой, Лермонтов, Игрек, Некрасов. Ну и так далее».

Михаил Васильевич очень радовался, когда к нему приходили друзья. Он как бы преображался. И, обычно не велеречивый, любил поговорить о том, что его волновало, о новом, что появлялось в поэзии. В последние годы он побывал в туристских поездках во Франции и Италии. Помню, на одной из встреч, на которой были Александр Прокофьев, Николай Грибачев и его давний друг, генерал авиации, Михаил Исаковский удивил нас своей острой наблюдательностью: он рассказывал об особенностях заграничного быта и, как всегда, делал это с тонким, глубоким юморком.

На наших встречах он, обычно не любивший публичных выступлений, отступал от этого правила, читая из нового, а больше юмористические, дружеские пародии и эпиграммы. Ему нравились такие беседы, и он подолгу не отпускал друзей.

Да это и понятно: он часто и подолгу хворал, и это удручало его. Помню, Михаил Васильевич тяжело переживал и то, что не может принимать надлежащего участия в общественной жизни. Особенно его волновало, что, как казалось ему, он недостаточно активно выполняет свои обязанности перед избирателями как депутат Верховного Совета РСФСР.

— Вот понимаешь, — жаловался он, — на письма я, конечно, отвечаю и тоже с помощью писем делаю кое-что по просьбам избирателей, но ведь этого мало. Я привык сам говорить с людьми о их нуждах. С юношеских лет привычка…

Да, Михаил Васильевич, член партии с 1918 года, в юношеском возрасте был не только свидетелем становления советской власти на селе, но и активным участником событий. Жизнь народа диктовала ему сокровенные строки стихов, и его очень мучил вынужденный, из-за болезни, отрыв от своих земляков-избирателей. Зато с каким интересом и нежностью он рассказывал о поездке со своим другом Александром Трифоновичем Твардовским в родную Глотовку. Он как бы оживал при этом, и лицо его светлело, когда он вспоминал о добрых переменах в родном селе.

А выезжать ему в последние годы было все труднее, разве что удавалось иногда побывать в своем деревянном домике во Внукове. Так хотелось посетить родные места, вспомнить юность, хотелось проведать близкую его сердцу Белоруссию, куда настойчиво приглашали друзья. Он радовался, когда удавалось осуществить свой замысел. Однажды он написал мне:

«А ответить вовремя на твое письмо я просто не успел: соблазнили нас поехать в Ленинград, где мы и прожили некоторое время. В частности, были мы у Саши Прокофьева на даче, ночевали там, ездили на озеро Красавица. Антонина Ивановна ездила смотреть Корабельную рощу, которую посадил еще Петр Великий. Одним словом, все было хорошо. Плохо только то, что, как еще раз подтвердил ленинградский опыт, ездить мне стало трудно. Да и с глазами моими творится что-то такое, что часто становится страшновато за те остатки зрения, которые у меня еще сохранились».

Но больной поэт не сдавался. Он продолжал работать, и, хотя изредка, в печати появлялись его стихи, статьи и переводы. Он отобрал лучшее, наиболее важное, созданное им за творческие годы, и составил четырехтомник избранных произведений, который вышел в издательстве «Художественная литература». Много и увлеченно работал он и над автобиографической повестью «На Ельнинской земле» — повестью о своей юности. Как он радовался, что завершил первую часть! Но продолжить написанное ему уже не пришлось…

Наверное, он предчувствовал неизбежное, хотя никогда не говорил об этом. Только жаловался, что из-за болезни позвоночника сидя уже работать не может. А не работать тоже не мог и поэтому собирался заказать какую-то подставку, чтобы писать лежа. Однажды я приехал к Исаковскому и застал Михаила Васильевича и Антонину Ивановну необычайно оживленными. Михаил Васильевич был «парадно» одет, чисто выбрит, весь какой-то подтянутый, да и Антонина Ивановна принарядилась. Все объяснилось, когда появился фотограф Кочнев. Михаил Васильевич сказал:

— Я ведь знал, что ты придешь сегодня, и потому попросил товарища зайти… Давай поснимаемся на память…

Сказано это было полушутливо, но с ноткой затаенной грусти.