Вместе с комиссаром - [32]
Она терзалась сомнениями, но не решилась вскрыть письмо. Как же это можно, ведь люди ей верят, она ведь почтарка.
Однако когда пошла дальше, непреодолимое желание узнать правду взяло верх. Никак не могла она пронести эту тайну мимо своих друзей. «Пускай же клен, пускай сам Ясь видит, как я страдаю!» И Зоська нервно разорвала конверт. Когда вынула исписанный листок бумаги, даже побелела. Так и есть. Это ведь рука Яся. И что он пишет: «Уважаемая Зиночка!.. — А дальше, а дальше… — Я обо всем узнал. Можете приехать на курсы счетоводов… надеюсь, что вас примут… и мне веселей будет иногда встретиться со своей землячкой…»
Разволновавшись, Зоська сперва хотела изорвать письмо, таким оно казалось ей нестерпимым, но подумала: как же это можно? Она же почтарка… Достаточно и того, что она нарушила запрет… А уничтожать недопустимо. Много пришлось ей повозиться, пока она склеила конверт белой кромкой марочного листа. Положила обратно в сумку. Если б та, кому адресовано было письмо, догадалась, что с ним случилось, она заметила бы на конверте и несколько слезинок.
Нехотя возвращалась Зоська домой: будто тяжелый камень лежал у нее в сумке. Вспоминала Яся, и невольно слезы набегали ни глаза. А дома мать не могла понять, что случилось с дочкой. Даже осунулась. Словно кто подменил ее.
В тот вечер Зоська долго не могла уснуть. Сколько она передумала! А мысли ни на миг не отрывались от почтовой сумки, где теперь лежало одно лишь Ясево письмо. Все раздала, а его оставила. Никак не могла решить, что же делать? То ли изорвать, то ли вернуть со злой припиской Ясю, пускай знает, что между ними все кончено, то ли пойти и швырнуть в лицо ее разлучнице… На том и порешила.
Утречком, прежде чем идти на почту, побежала в соседнюю деревню. Ах, сколько жестоких слов роилось у нее в голове, она собиралась все это выложить своей сопернице. Но когда передавала Зине письмо, удивилась, что та так спокойно приняла его, равнодушно поблагодарила. Теперь вся злоба обратилась на Яся: как он может писать девушке, которая и внимания на него не обращает? Так ничего и не сказав Зине, Зоська вернулась домой и решила твердо: с Ясем теперь кончено.
С того дня она замкнулась в себе. И хотя письма к ней от Яся приходили, она их не читала. Она упрекала себя в том, что из-за него нарушила служебный долг, самовольно раскрыла тайну письма.
Шло время, Зоська страдала. От весны и до самой осени. Мать тревожилась: что сталось с дочкой? А дело разрешилось само собой. Однажды к Зоське пришла та самая Зина и попросила отнести письмо на почту. Зоська прямо онемела, когда увидела, что оно адресовано Ясю. И не успела она подумать, что ей делать с обидчицей, как та сама все прояснила:
— Просила Яся узнать, можно ли поехать в город учиться, да… — похвасталась она, — выхожу замуж… Пишу, чтоб не хлопотал…
— За кого… — заколотилось сердце у Зоськи.
— Да за нашего счетовода… А я уж как была телятницей, так и буду… Приходите на свадьбу.
И Зоська неожиданно расцеловала новую подругу.
А вечером, рассказав обо всем матери, перечитала вместе с ней все Ясевы письма. Ах, как забилось сердце, когда она узнала из одного письма, что Ясь скоро приезжает и навсегда останется с ней.
Целую ночь Зоська писала Ясю ответ. А себе дала зарок никогда не заглядывать в чужие письма, быть настоящей честной почтаркой.
Из незабываемых встреч
ДОРОГОЕ ИМЯ
Среди тех, кого я всегда любил и почитал, — дорогое мне имя Михаила Васильевича Исаковского. В ряду достойнейших из людей он выделяется какой-то особой скромностью, даже застенчивостью и кристальной душевной чистотой.
Я узнал Михаила Исаковского по стихам, которые писались им в двадцатых годах в Смоленске. Стихи привлекали меня простотой, сердечной искренностью и проникновенным отражением дум и чаяний сельской молодежи первых послереволюционных лет.
Но попадались они мне случайно. А вот когда я узнал о положительном отзыве Максима Горького о сборнике стихов Исаковского «Провода в соломе», я поставил себе целью непременно добыть этот сборник. И добыл. Без сомнения, слово великого русского писателя о стихах молодого поэта возвеличивало их в моих глазах, но и сами стихи по-настоящему взволновали меня, потому что, собранные вместе, ярко отображали наше село тех дней, а смоленские села и соседние белорусские были близки и схожи.
С тех пор я стал пристально следить за стихами Исаковского, хотя появлялись они не часто. Уже потом я узнал, что причиной этому была очень высокая требовательность поэта к своему творчеству, сохранившаяся у Исаковского на всю жизнь.
А вскоре мне удалось познакомиться с поэтом. Это было в начале тридцатых годов. Смоленщина — наша ближайшая соседка. Вот и возникла идея то ли у нас, белорусов, то ли у смолян о взаимной творческой дружбе. Мы пригласили в Минск смоленских писателей, и они приехали. В группу, руководимую Михаилом Васильевичем Исаковским, входили совсем еще юный Александр Твардовский, Вера Лютова и другие. Встреч у нас было много. Мы читали друг другу написанное нами и обсуждали, выступали на предприятиях. Был посвящен встрече большой литературный вечер. Это было давно, многое исчезло из памяти, но облик Михаила Исаковского запечатлелся на всю жизнь. Шли годы и накладывали на внешность его, как и на каждого человека, свои отпечатки, но внутренний облик поэта остался тем же: какая-то особая требовательность к себе, скромность, задушевная теплота речи. Даже в спорах голос его почти не повышался. Но прямота в суждениях, в оценках произведений товарищей привлекла мое внимание и тогда. Все смоляне относились к нему с большим уважением, я сказал бы — даже с особым почтением.
