Вместе с комиссаром - [30]

Она не знает, сколько пролежала без памяти. Будто провалилась в глубокую, черную пропасть, и все для нее исчезло. Потом медленно вернулся шум ветвей на деревьях, запах прелого мха с недалекого болотца. Но она боялась поднять голову. Где она? Может, это не родной лес и пахнет не мох, а прогнившие сенники, так долго пролежавшие на нарах? Разгулялся ветер. Время от времени трещали сухие сучья, отрываясь от дерева… Нет, она не поднимет головы, может, это вовсе не сучья, а выстрелы конвойных, которые гонят их на работу. Может быть, она уже неживая лежит. Но что это — треск ломающихся сучьев все громче и громче… Он все приближается к Христе. И вот он рядом. Христя не поднимает головы… Вдруг кто-то касается ее плеча. «Спасите!..» — пронзительно кричит она и резко поворачивается… Глаза ее застыли в немом ужасе.

А перед ней стоял кузнец Анухрей. Растерянный, губы его дрожали.

— Откуда ты… откуда ты, Христечка?.. — шептал он.— Как тут оказалась?..

— А как ты?.. — не подумав, спросила она и приподнялась ему навстречу.

Анухрей присел возле Христи. Они долго смотрели друг на друга и молчали. Им не о чем было рассказывать, все было известно. И когда Христя с затаенной болью остановилась взглядом на распахнутой двери землянки, он ничего не сказал ей, а только, вздохнув, помог подняться. Легонько положив руку на ее острое плечо, Анухрей повернул Христю в сторону села, и они пошли. Долго шли молча. Он боялся ее потревожить, и только невыносимая боль раскрыла его уста:

— И моих нету?.. — с крохой надежды спросил он.

— Нету!.. — прошептала Христя.

Анухрей смотрел Христине в глаза и видел, что мученическим синим огнем в них светились слезы. Ему было жалко ее, да только не знал, как успокоить. Все шептал:

— Не плачь… не плачь, Христечка!.. — А у самого катились слезы по щекам. Он незаметно вытирал их шершавой ладонью и шептал: — Не плачь, Христечка!..

Они не помнят, сколько шли в село. У околицы, над речкой, стояла хатеночка Анухрея, которую он сложил, когда вернулся из партизан. Эта хатенка была так мала, что удивительно, как он, такой большой, помещался в ней даже один. Стояла как сруб для колодца, прикрытый дранковой шапкой. Но дверь своего жилья Анухрей радушно распахнул перед спутницей. В хате он принялся хлопотать. Из солдатского прокопченного мешка вынул не совсем чистую скатерку и застлал столик на козлах. Христя села на табурет и молча облокотилась на стол. А Анухрей хозяйничал. Из деревянной дежи, стоявшей в углу, вынул он полкраюхи черного хлеба и ломтик сала. Раскрыв большой кривой нож, который, видно, сам выковал, откроил ломоть хлеба и, прикрыв его пластиночкой сала, положил перед Христей. Со вкусом стал есть и сам.

Она долго сидела молча. Потом медленно взяла хлеб с салом и начала есть.

Долго Христя молча ела, а он озабоченно поглядывал и радовался, что она оживает. Анухрей ничего не сказал ей, как будто она сама должна знать, что делать, и ушел со двора.

Через несколько минут раздался тонкий, переливчатый звон, он долетел в маленькую хатенку из колхозной кузни.

Христя встрепенулась. Глянула во двор. Оттуда желтый лучик пробежал по ее бледному, измученному лицу. Где-то далеко, будто отозвавшись на звон кузнеца, загудел трактор.

Христя вздохнула, поднялась, нашла в углу свежий березовый веник и стала подметать хату.

ПОЧТАРОЧКА

Вот уже второй год, как носит Зоська письма и газеты в свой колхоз. И хотя за спиной у нее туго набитая сумка, она никогда не жалуется, что тяжело. Потому что не чувствует тяжести. А идти не близко. Целых семь километров. Да что молодой девушке такое расстояние. Выйдешь из села, пройдешь сперва вдоль речки да на взгорок, а там уже хаты первой бригады, поздороваешься с людьми, поболтаешь — и дальше через лесок во вторую деревню. А там лугами и домой, в самый центр, к правлению. Кто ни встретится по пути, любуется девчиной. Маленькая, складная Зоська так стремительно шагала по утоптанной тропинке, что ее непокорные белокурые волосы, выбившись из-под берета, развевались даже без ветра. Встретится девчина с ровесниками, подразнит, что есть для них письмо, да она не отдаст и, смеясь, топает в своих черных сапожках дальше.

Так было всегда. А вот уже несколько дней Зоська вдруг заметила, как стала для нее скучнее дорога. Кто-кто, а она-то знала, в чем дело. Нет письма от Яся. Который уже день, как ушел в армию, и — ничегошеньки. Может быть, для кого-нибудь это и недолгое время, но когда девичье сердце живет любимым каждую минуту, и несколько дней — слишком много. Вот и сегодня всегда стремительная Зоська медленно шагает по тропинке, приятные воспоминания перемежаются внезапно тревогой, завладевают душой, и она живет одним только Ясем.

Вспоминает Зоська, сколько раз Ясь ходил с нею этой дорогой. Встретится будто невзначай и всегда находит какую-нибудь причину, да Зоська и так все понимала… И это тешило ее сердце. Даже то, что Ясь, растерявшись при встречах, не всегда складно вел беседу, ей нравилось. Да она и не ждала от хлопца особых разговоров. Был Ясь трактористом и чаще всего говорил о тракторе. Но все же хотелось, чтоб он ей сказал то, чего она так ждала…