Вместе с Джанис - [33]

— Надеюсь ты не доживёшь до того дня, когда пожалеешь об этом, ты, говнюк, мать твою.

Она повернулась и пошла прочь, и как рассказала мне, собралась с мыслями и сказала себе: «Вот так–то, родная. Такого больше не повторится». В эти слова она вложила смысл, что не только конец всяким отношениям, но главное, она никогда никого не будет просить, чтобы любили её.

В тот год, 1961, Джанис совсем недолго оставалась ещё в Сан–Франциско. Слишком уж много времени нужно было, чтобы из юной девочки с завязанными в кичку волосами с фотографии в школьном альбоме преобразиться в нечёсаную неряшливую наркоманку. Говорят, она снова стала петь в таких местах как Сан–Францисская Кофейная Галерея и Кофейное Смущение. Но в итоге попала в городскую больницу, перебрав с метедрином или героином, или тем и другим вместе. Она сдалась и вернулась в Техас.

Такими грубыми штрихами обозначен тот период, что невозможно сейчас уже точно назвать время, когда она вернулась из Сан–Франциско после своего первого туда приезда. Единственное, что могу предположить, что это произошло уже к концу 1961 года, или около того, незадолго до её девятнадцатилетия.

По возвращении в Техасский треугольник (Порт–Артур–Бомон–Остин) Джанис снова начала петь — даже на улицах, ради куска хлеба. Этот период я бы сравнила с работой в кварцевых каменоломнях, прежде чем алмаз должен засверкать. Особого успеха работа у Тредгилла не приносила, но как мне рассказал Кен Тредгилл лично, кто–то заметил её и пригасил работать в кофейнях, где обычно выступали фолк–музыканты. Три года она убила на Техас занимаясь этим, училась, пела, ходила на вечеринки и, по выражению её отца, «водилась с сомнительными людьми». Она подумывала съездить в Сан–Франциско, но боялась, что с ней снова произойдёт то же, что и в первый раз — она даже не помнила откуда у неё такой глубокий шрам на лице, возможно, как призналась однажды мне сама, была пьяна, укурена или нагружена, когда бродяжничала по Норт–Бич.

107

Может быть, это даже и хорошо, что Джанис вернулась ещё раз в Сан–Франциско до её окончательно переезда на Запад в начале 1965 года. Так же очень вероятно, что она побывала и в Лос–Анжелесе. Но разрозненные фрагменты её жизни до нашего с ней знакомства с трудом просматриваются сквозь туман бесцветных воспоминаний, непрерывного похмелья и притупленного наркотиками сознания, и всплывают только намёками. И если и было это второе путешествие на Запад, то оно должно было окончиться таким же провалом, как и первое её разочарование, потому что именно в окрестностях Остина нашёл её поющую Травис Риверс.

Травис был именно тем парнем, которого она прокляла в первый её приезд в Сан–Франциско. Но к счастью для неё оказался приятелем Чета Хелмса, который услышал её у Тредгилла в Остине и отвёз на Запад в том, 1961 году. Теперь же к танцполу Авалон, Хелмс увлёкся обкатыванием небольшой группы из четырёх музыкантов, а именно: Сэма Эндрю, Питера Альбина, Джеймса Гёрли и Дейва Гетца. Они часто попадались ему на глаза, и Хелмсу показалось, что из них могла бы выйти неплохая рок–группа. Первое, что он сделал, это взял их на постоянную работу в свой Авалон, обеспечив этим им хороший старт. Но он чувствовал, что в них чего–то не хватало. И Хелмс пришёл к выводу, что не хватало взрывного вокала, который бы связал всю группу в единое целое.

И пары минут Хелмс не думал над тем, кто это мог быть. Да, именно Джанис вспомнилась ему. Самого Хелмса в Сан–Франциско держали дела, и он послал в Порт–Артур Трависа Риверса за Джанис, и тот не только её нашёл, но и с блеском выполнил его поручение. Он её привёз.

108

— Думаю, прошло не меньше года с того дня как я с кем–нибудь спала, — вспоминала Джанис много лет спустя. — По крайней мере, мне так казалось. И какого чёрта ты делаешь тогда в этом, мать его, Порт–Артуре? Спросила я себя. Ты уже здесь вечность, пытаешься устроить свою судьбу, выступаешь то тут, то там, в этом Остине, и, знаешь, только моё фолк–выступление, на которое меня подписали, окончилось, и я пришла к друзьям, где они устраивали очередную вечеринку, как тут в дверях нарисовывается этот Травис Риверс. И, о, чёрт, направляется прямо в мою сторону, буквально, вырывает меня из объятий парня, с которым я болтала, и тащит меня чёрт знает куда.

Они нашли комнату с кроватью, и вот как Джанис рассказывала мне об этом много позднее:

«Он опрокидывает меня на неё и, о, господи, солнышко, он так меня отымел, что прокувыркались мы до утра! У меня голова пошла кругом. И мне было так хорошо к утру, что я готова была сделать всё, о чём бы Травис ни попросил.

Ладно, мы переспали, но ведь мы же когда–то должны были проснуться, и вот я спрашиваю его:

— Ради какого чёрта ты это сделал со мной, милый?

Этот–то, мать его, Травис! А он выставляет перед моим лицом своего одноглазого дружка и ржёт, этаким ужасным мефистофельским беззвучным смехом.

— Это что ещё такое? — спрашиваю я.

— Открой ротик, милая, — приказывает он.

— Это ещё зачем?

— Потому что мы сейчас же едем в Калифорнию».

И как вспоминает Джанис, они были уже на полпути к Сан–Франциско, прежде чем она поняла, что возвращается, чтобы петь солисткой в рок–группе. Но когда они добрались, наконец, до места, и начались репетиции, ей это понравилось, чёрт возьми! Она поняла, что Чет, которого почти никогда не видно, старается изо всех сил продвинуть группу дальше, преследует и её интересы, поверив в её голос и способность учиться, чтобы в скором будущем нарезать действительно что–нибудь стоящее.