7
Я без одежды, с затемнённым героином сознанием, а девушка между ног моих ещё и добавляет тумана моей голове. Она тоже как и я сильно нагружена, но дрянь, растекающаяся по её венам, пропитывающая её мозг, не уменьшает искусности, с которой её язык впивается в мою плоть. И если что–то и можно добавить к этому, так это то, что не найти во всём мире человека более отдающегося чувству, и нет такой силы, которая могла бы сдержать её эмоцию, конечно, я не говорю о тех моментах, когда Жени трезва. Чуть пенящаяся, чуть тёплая, пастельного цвета жидкость — виновница этого, нагретая до кипения в металлической крышечке от пепси. Игла номер 25. Перевязанная рука, вздувшаяся вена. Блеск стекла. Меньше грамма сделают то, что не могут сделать галлоны Южного Комфорта или текилы. Хватает на час–два, затем снова, но уже меньшая доза, помогает отогнать от себя глубоко засевший в душу гноящийся, изматывающий страх, никогда её не покидающий. Если она выражала желание — её отвергали, если любила — ей причиняли боль.
8
Мы лежали в постели какого–то номера мотеля Лендмарк неподалёку от Голливудской Чаши. Определённо он годился только на один пересып. Но нам он нравился. Мы там и прежде бывали, вдвоём, а однажды даже со знакомыми парнями. Лендмарк был нашим лос–анжелесским пристанищем, нашим домом. Всякий раз, когда Джанис записывалась на Коламбии или выступала в Чаше, или если мы просто приезжали в город ради приключений, мы останавливались именно там. Лендмарк. Уродливое строение, таких множество было построено в пятидесятых годах — типичная для Америки второсортная придорожная гостиница. Гастролируя по всей стране, мы так часто останавливались в подобных местах, что что–нибудь другое нас просто бы смутило. Когда ты трезв, в нос тебе ударяет стойкий запах прокуренных вещей, пота старых носок и использованных презервативов. Никакими силами его невозможно вытравить из этих номеров.
Но не в этот вечер. Виной тому героин. Этот чёртов, мать его, король. На жидком золоте, а не на простынях мы отправились в плавание. На тумбочке в углу не дешёвая лампа в пластмассовом абажуре, а ласковое солнце, согревающее наши хрупкие косточки и уносящее нас в благословенный край, где всегда тепло и уютно.
Работает телевизор. Первое, что всегда делала Джанис, когда собиралась отдохнуть — включала телевизор. Итак, работает телевизор. Бывало, просыпаешься среди ночи от какого–то назойливого жужжания. Ну конечно же, это он жужжит, оставлен включённым: либо мерцает белесыми полосами, либо просто тестовая таблица. Не могла она обойтись без этого милого одноглазого бога, казалось, вселяющего в её сердце некое успокоение — хоть кто–то за ней присматривает, пока есть крыша над головой.
Этим вечером голоса из ящика были невразумительны, а звуки даже более невероятны, чем издаваемые губами и языком Джанис. Не впервые мы с Джанис сплелись клубком. Никто их не считал. Все три года из тех четырёх, прошедших с нашей первой встречи в далёком 1966 году, было так много таких встреч, что я просто не в состоянии всех их проследить. Скажу только, что чаще только мы были одни, вдвоём, редко один мужчинка на двоих, а иногда — два; это было прежде, в самом начале нашего пути, после непрерывной вереницы парней прошедших через её постель, с которыми она кувыркалась целыми днями. Несчётное количество испачканных простыней и десятки тысяч долларов, истраченных на бесконечные дозы, на все эти шикарные гостиницы, лимузины и бутики Нью–Йорка, Филадельфии, Нашвилла, Лос–Анжелеса, а водоворот Вудстока, он до сих пор захватывает воображение своим разнообразием красок, ярких цветов, словно заимствованных с датского пудинга. Вот так, мы большее время старались проводить в постели, лёжа вместе нагишом, уже давно прошла неловкость, уступившая за годы общения дружескому взаимопониманию.
9
Стоял тёплый сентябрь. Ранние часы понедельника. Если быть точной — 28 сентября 1970 года. В июне мы обе после месяца неописуемой депрессии влюбились в одного и того же сладкоречивого дьявола. Обычно мы влюблялись в разных парней, а некоторое время, достаточно долгое, я жила, и, надо сказать, Жени это очень не нравилось, с одной девицей. Но никогда прежде мы не тусовались с одним и тем же мужчинкой — у нас были разные вкусы на этот счёт. Так или иначе, но всё лето мы почти не виделись. Она была занята разъездами по всей стране со своими рок–концертами, а в августе начала нарезать свой четвёртый — Pearl. Но хуже всего, что почти всю первую половину года она просто опрокинула. В марте на отдыхе в Бразилии месяц она сидела на метадоне. Никакого напряжения, никаких болей. Тело не горело и не лихорадило, никаких агоний. Метадон так благотворно повлиял на неё, что хотя и были пара–тройка возможностей — но она устояла, и — флаги на башнях, победила и, не поддавшись жестокой зависимости, соскочила. И снова, полная светлых надежд и устремлений, она рванула вперёд, что послужило одной из причин нашего с ней разрыва в последние дни июня: не найти во всём мире более праведного человека, чем бывший нарк, и нет человека, не упускающего ни малейшего повода, чтобы не прочесть эти чёртовы нотации, чем Джанис в период между погружениями, вот таким я получила то лето.
