Вместе с Джанис - [2]

10

Итак, мы жили вдали друг от друга, страшно сказать: целых три месяца. Не счесть звонков, которые она делала из каждого города, каждой, хоть крошечной, в пять минут, остановки в пути. Грубоватый виски–пропитанный голос преодолевал сотни миль проводов, чтобы в тысячный раз найти поддержку или услышать совет, встречаемый неизменным молчанием. Один раз даже (звонила она из Луисвилля) звонила, чтобы я помогла ей с одной глупой юной цыпочкой, которую она подцепила, привела к себе в номер, а потом не знала, как от неё избавиться. Я всё лето терзалась, страдала, думала о ней, скучала, а временами, утратившая её любовь, я превращалась в сплошную ноющую боль. И как если бы этого мало было Богу, моё истерзанное сердце душила ещё одна проблема. Имя ей — Ким Чаппелл; пятый год эта, в прямом смысле болезненная, любовная связь сопровождалась бесконечными ссорами, драками и сломанными рёбрами — я исчезала для Ким, проводя время с Джанис.

Но вот в сентябре я по делам еду в Сан—Диего забрать там сотню килограмм травы для одного моего друга, чтобы отвезти ему её в Сан–Франциско. Ничего нового, я уже и прежде ездила так несколько раз. Хорошо зная меня, торговцы доверяли мне. А с тех пор как у меня появился магазинчик, они были и вовсе уверены, что я не соскочу никуда с Хайт—Ашбери с их деньгами. Но для меня главное, что такие путешествия были каждый раз возбуждающими, они щекотали нервы: я представляла себя резидентом какой–нибудь иностранной разведки, перевозя в багажнике моего Шелби целый центнер марихуаны. На фоне денег, которые я имела на своём бутике, та капуста, которую я получала от этих парней, была просто не видна. И я посчитала в этот раз, что имею полное право по дороге в Сан—Диего задержаться в Лос–Анжелесе дня на три–четыре, так как слышала, что Джанис как раз в это время там писалась, ведь не видела я её уже более двух месяцев.

11

Мои надежды провести с ней хоть пару минут слились в сточную канаву в первые же двенадцать часов моего пребывания в Лос–Анжелесе. Во–первых, я направилась в лесбийский клуб на Мелроуз–авеню, Вакханки-70, где подцепила одну хорошенькую девятнадцатилетнюю цыпочку по имени Дебби Нюцифаро и провела с ней остаток вечера, а ранним утром в субботу двенадцатого я сдержала слово и завершила свои дела с килограммами. Вернулась в Сан–Франциско я уже поздно ночью в воскресенье, и с Джанис мне удалось повидаться только мельком, не боле часу.

Пару дней спустя она мне позвонила и разразилась бранью в мой адрес, я, мол, виновата, что мы виделись так недолго. Проговорили уйму времени, призналась, что полная дура, что увлеклась Крисом Кристоферсоном и забыла обо мне. А ведь тогда мы обе замутили с ним.

— Солнышко, ну, ради бога, — сказала она. — Ни ты, ни я не видели его всё лето. Он не стоит нашего внимания. Вокруг него и без нас вьётся много цыпочек. И уж точно не такого как он, ты хотела бы увидеть, возвращаясь домой. Ну, и разве стоит терзать наши сердца из–за этого сукина сына? Я влюбилась в него. Ты влюбилась в него. Но ни ты, ни я никогда не собирались связать с ним свою жизнь, вот как я всё это вижу.

Мы расстались на том, что назначили свидание в Лос–Анжелесе через пару недель. И вот я здесь, снова с Джанис, и всё сначала, как три года назад.

*

На последней стадии жаркого, всеобъемлющего, содрогающего всё тело оргазма, что даёт тебе героин, и что до сих пор чувствую я на своём теле, это её поцелуи. Начиная с лёгкого прикосновения к моим губам. Затем погружаясь глубоко языком. Затем — мочку уха, следом извилины ушной раковины. Её рот необъятен и всегда такой горячий и влажный. Её поцелуи безграничны. Но описать я их не в силах, единственное, что могу вспомнить, это одно бесконечное наслаждение, и что мне всё время чудилось, что однажды она заглотит меня всю.

12

Но она на этом не останавливается. Переходит к ключице, затем ещё ниже, приостанавливаясь через каждые шесть дюймов. Едва сдерживаюсь, а она, словно задалась целью отправить меня за точку возврата.

Минутку, куколка моя, думаю я. Всё хорошо и полное расслабление и, похоже, всё станет как прежде. За одним исключением. Жени ведёт.

Мы никогда не настаивали в наших любовных играх на определённых ролях, но признавали за мной право быть инициатором — и по некоторым соображениям я не хотела в наших отношениях что–то менять. И я сгребла её — она была как пушинка — и положила её поверх себя. От удовольствия она даже взвизгнула. Она любила быть сверху, с ума сходила, если чувствовала, что ты собираешься поступить с ней грубо. Казалось, она хотела, чтобы ей причинили боль, изнасиловали. Не удивляйся, но это с её стороны лишь притворство, помню, раз один парень попытался с ней проделать такое, видели бы, как её всё это взбесило!

Затем она захихикала, её было не остановить, превратилось в дикое гоготание, в какое–то истерическое мычание и вопли.

— Ууууу–ууууу, солнышко моё. Не останавливайся, сделай это для меня!

Я никогда не тратила времени на прелюдии. Я брала её сразу, и она начинала бешено вертеться, что делало почти невозможным контролировать действия моего языка, губ и зубов, а я безумно боялась причинить ей боль. Тогда она начинала скулить, как какое–то дикое животное. Умоляла меня остановиться, и я откатывалась от неё, обдаваемая жаром её дыхания и давая волю её неземному пронзительному воплю.