Вместе с Джанис - [31]

Её отец, которого по иронии Судьбы тоже звали Сетом, начинал в Техасской Разливной компании, когда Джанис была совсем маленькой. Теперь он (или уже был, но, по крайней мере, это последние сведения о нём) — главный инженер одного из трёх заводов в Порт–Артуре. Мать её — типичная домохозяйка Юга. Всё своё детство Джанис провела со своими родителями, младшей сестрой Лорой и ещё более младшим братиком, Майком. Жили они в небольшом, но уютном доме в тихой, относительно спокойной части города.

Кроме того, что у неё рано пробудился интерес к поэзии и рисованию, я ничего не знаю о её раннем школьном периоде. Её удалось найти в вечно задымлённом, душном городе нескольких, помимо своего отца, человек, кто слушал бы Баха и Бетховена, у отца был друг, который поддержал интерес её к искусствам. Её отец, по выражению самой Джанис, был «тайным интеллектуалом». Он читал ей, вёл с ней беседы и многое рассказывал, пока ей не стукнуло четырнадцать, подготовив её тем самым к тому, что длится до сих пор — противоборству с конформизмом.

— Он много сделал для меня, — говорила она в интервью много лет спустя. — Он научил, нет, скорее заставил меня думать. Он старался внушить мне, что я есть такая, какая я есть. Много вечеров он провёл в беседах со мной. Самые большие события в нашей семье — когда ты выучилась писать своё имя, когда сделала первые шаги и записалась в библиотеку. Телевизор в нашем доме был под запретом.

Она не выделалась ростом, да и глаза её были на мокром месте — отличная мишень для частой среди детей жесткости и любви к насмешкам, что ещё более усиливалось тем, что она была младше на год всех своих одноклассников. Но более всего их раздражало, что она была равна им по интеллекту. Но на горе себе отставала в эмоциональном плане.

101

Остракизм и общественное неприятие только усилилось в старших классах. В четырнадцать она увлеклась идеями битников, а Джека Керуака идеализировала. Иногда в особенно невыносимые моменты, преследовавшие её в старших классах, она бросалась во все тяжкие — давили рамки установленные моралью южного города: школьная уставная форма, белые носочки, тупоносые туфли на широком низком каблучке, обязательные блузки и юбки ниже колен — она протестовала, одеваясь по своему желанию и распуская волосы — единственно–возможная позиция пре–хиппи–крестоносцев. Ей не было необходимости, что–то менять особенного в своём облике. Её шикарные густые спутанные волосы одни делали её естественной, когда ей хотелось выглядеть похожей на битников, и по утверждению её отца, она была единственным в их городе из первых революционеров, далёких ещё до законодателей мод. До Порт—Артура эта волна докатиться только к концу шестидесятых.

В довершении её выходящего за все рамки поведения и стиля, она отчаянно сквернословила. Неслыханно в середине–конце пятидесятых!

«Она была своенравным ребёнком, — рассказывает её отец, — дикаркой, непохожей на остальных детей».

Она во всех начинаниях опережала своих одноклассников. По рассказам её отца и судя по тем её работам, которые мне приходилось видеть, она обладала заслуживающим вниманием талантом, особенно ей удавались пейзажи и картины на религиозные темы. Не сомневаюсь, она пробовала писать всё и всех. К сожалению страсть к холсту и маслу лишь на время отдаляло её от того что происходило в школе.

В одну из последних наших встреч, нас неожиданно понесло и мы стали делиться воспоминаниями. Джанис вдруг посерьёзнела и спросила меня:

— Была ли ты популярна в старших классах? — и не дав мне времени ответить, продолжила. — А я — нет. Так оно и было, меня не любили. Думаю, даже боялись. У меня никогда не было столько ненависти, такого предубеждения к чёрным, как у них. Фашисты, пропахшие нефтью и бензином.

И так как она к этому времени сама стала преуспевающей, богатой и безумно популярной, добавила:

— А пошли они все, вместе с их вонючим Порт–Артуром. Знаешь, чего я хочу? Чтобы они даже мечтать не смели, чтобы когда–нибудь услышать снова обо мне.

102

Она не только ненавидела Порт–Артур, как город, но часто публично осмеивала не только его, но его жителей. И на это у неё были веские причины. Из фотографий, которые мне показывали, могу заключить, что у неё помимо проблем с кожей лица, был широкий нос и густые, неподдающиеся расчёске, непослушные, вечно спутанные волосы — настоящий капитал для насмешек одноклассников.

— Как думаешь, как меня называли в школе? — однажды спросила меня Джанис, чуть не разревевшись. — Свинячим рылом! Можешь представить какого это было вынести молодой девушке, которой я тогда была? Я даже не могла подумать пойти на выпускной. Оставалось два или три дня до бала, и отец сказал мне, что заберёт меня. Но я запретила ему. Разве я могла этим недоноскам доставить удовольствие моим отсутствием на этом балу?

Не было никого во всём Порт—Артуре, с кем бы она могла поговорить, не считая единственно её отца.

— Были, правда, две очень пожилые дамы, они писали акварелью натюрморты, — рассказала она в интервью Давиду Далтону. — Да так оно и было. Я разглядывала эти все их книги с репродукциями, восклицала «Вау!» и пробовала сама писать так, чтобы они ожили. Я хочу сказать, что на Среднем Западе, никого не встретишь от кого могла бы узнать, пройдя всю улицу, не увидишь человека с книгой, не с кем заговорить. Там никого нет. Никого.