Власть - [51]

Шрифт
Интервал

— Нет, нет, продолжайте, — сказал Дрэган.

— Я говорил, как вы, господин Дрэган, слышали, — продолжал он, напрасно пытаюсь обрести прежнее душевное равновесие, — что мне хотелось бы плодотворно сотрудничать с вами. Ваш предшественник был размазня, я даже думал попросить Бухарест сменить его… Вы очень хорошо сделали, что сменили его… Очень хо-ро-шо!

Последовала томительная пауза. Дрэган молчал. Он смотрел на префекта с откровенным презрением, недоверием и настороженным вниманием. Префект смутился, сделал неопределенный жест, открыл было рот, чтобы сказать еще что-то, потом, словно делая последнюю попытку, отступил чуть назад, чтобы, в случае если ему дадут затрещину, легче было улизнуть, и взял большую руку Дрэгана в свои руки.

— Я поздравляю вас еще раз! Я, как префект, хотел бы сказать: меня радует тот факт, что мне придется иметь дело с людьми действия… Я, уважаемый господин Дрэган, так понимаю: если не поставили другого префекта, то это означает, что я… я остаюсь… — Он смущенно пошамкал губами, не осмеливаясь произнести: «Остаюсь префектом», словно, опустив эти слова, получил бы больше шансов им остаться.

Подумав хорошенько, Дрэган пожал плечами и сказал скорее самому себе:

— Да, так оно и есть, если нет другого…

Только это и нужно было префекту: его торчащие в разные стороны брови вскинулись, и он заговорил ласковым голосом:

— Знаете… мои убеждения всегда были демократическими. — Он быстро взглянул направо и налево, словно желая удостовериться, не слышал ли его кто-нибудь, кроме тех, к кому были обращены эти слова, и решительно продолжал: — Господин Дрэган, прошу вас, скажите, чем я могу быть вам полезен? Мне хочется быть вам полезным, вы увидите, что я… я…

Но не успел он договорить, как дверь раскрылась и в кабинет в сопровождении Киру вошли несколько торговцев. Это были мужчины и женщины, одетые кто в перепачканные, кто в выглаженные костюмы. Одни смотрели хмуро, другие смиренно.

— И за какие мои прегрешения, я ж ведь всю жизнь честно зарабатывала свой кусок хлеба! Ну, чего меня толкаете? — запричитала вдруг женщина. — Я ж ведь честно трудилась!

Лысый, маленького роста торговец с восточным типом лица незаметно ткнул ее локтем в бок.

— Да помолчите же вы! Если здесь находится господин префект, не так уж это плохо для нас! — И, заглядывая префекту в глаза, добавил: — Здравия желаю, господин генерал!

Несмотря на то что такое повышение в чине всегда щекотало самолюбие префекта, он счел необходимым выдержать характер.

Киру по очереди стал представлять вошедших:

— Этот — колбасник, продавец яиц и сыров, три магазина!

Торговец уточнил:

— Два, один — моего зятя.

— Этот — глава шайки торговцев мясом «Вергу и сыновья». Вот этот — рыба и консервный завод, у этого — склады муки на рынке, эти — братья Василиу, у них мануфактура… — Пересчитав таким образом всех, как овец, Киру вдруг стал необычайно почтительным. — Пожалуйста, господа, присаживайтесь. Надеюсь, вы будете себя чувствовать здесь, как на… мысе Доброй Надежды… — Говоря это, Тебейкэ делал знаки глазами Дрэгану, указывая на префекта.

Дрэган сразу же сообразил, в чем дело.

— Господин префект, вы меня спрашивали, чем вы могли быть нам полезным? — спросил он.

— Да, да, конечно, — ответил префект.

— Вот и хорошо, объясните им, что с сегодняшнего дня они не имеют права спекулировать продовольствием и обязаны продавать его по нормальным ценам…

— Да, конечно! — Префект был в восторге от того, что ему уделили внимание. Он кашлянул, приосанился и произнес: — Люди добрые! — Префект проговорил это с чувством особой серьезности, как в лучшие времена, по привычке легко и с достоинством покачиваясь на носках. — Люди добрые, разумеется, вы ее должны спекулировать в ущерб народу! — Он быстро посмотрел на Дрэгана и его товарищей, словно желая удостовериться, хорошо ли начал. Потом вскинул голову и воскликнул: — Народ должен иметь возможность доставать продовольствие по умеренным ценам! Поэтому… в качестве… разумеется… — Он посмотрел направо и налево, но начатая фраза заставляла его продолжить мысль: — Разумеется, я, как префект, сегодня и впредь более не разрешаю…

Торговцы смотрели на него с удивлением и недоумением. Сзади Дрэган, Тебейкэ и Киру обменивались улыбками.

— Вот посмотрите, — показывал Тебейкэ друзьям бумагу. — Мы работали со специалистами. Это наши предложения по ценам. Если вы согласны, сообщим в уезд, а потом — этим… Надо побыстрее послать в типографию.

— Я сказал, не позволю, само собой разумеется, спекулировать никаким продовольствием, — продолжал тем временем префект.

— Да это просто здорово — по старинному обычаю далеких королей заставлять вождей побежденных славить победителей! — проговорил профессор, входя вместе с Тасе Мустэчиосу. Видя эту сцену, профессор улыбался от удовольствия. Он легко ступал в своем черном плаще, глаза его блестели. — Фотографируйте, фотографируйте, господа журналисты! История должна фиксировать все.

Катул и Трифу, шедшие сзади, приготовили свои фотоаппараты. По всему было видно, что их противоречия сгладились. Теперь они довольно хорошо ладили друг с другом.


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.