Владимир Высоцкий как гений песенного ширпотреба, сгоревший в творчестве ради излишеств - [17]
(…)
«…в какой еще стране найдешь компанию физиков-академиков, поющих, скажем: „Не помогли мне ни Верка, ни водка. С водки похмелье, а с Верки, что взять…“ Поют нежные девочки, стараясь хрипеть, поют семиклассники за первой бутылкой портвейна, поют студенческие отряды, стервенея от сухого закона, поют в кино с экрана, поют магнитофонные ленты, необходимые в доме всякого интеллигентного человека.»
«Да не так это сложно, и не то, чтобы запрещено. Киноактер Владимир Высоцкий снялся в двух десятках советских фильмов и в каждом пел. Актер Театра на Таганке Владимир Высоцкий больше десяти лет играет на сцене. Бард Владимир Высоцкий записал с полдюжины пластинок — вплоть до партии Попугая из „Алисы в Стране чудес“. Короче говоря, Высоцкий — отнюдь не Галич. При всем запрете на Высоцкого Высоцкий не запретен. Не разрешен, но и не запрещен.»
«Популярна не только песня, но и ее создатель. Высоцкий — это не только автор, но и герой. Этот образ составляет целый комплекс понятий: модель поведения, modus vivendi. По Высоцкому можно жить. Любить. Дружить. И даже противостоять властям. Комплекс „Высоцкий“ учитывает особенности многообразной советской жизни — это нечто среднее между комплексом ГТО и комплексом неполноценности. Сильный и благородный человек-хищник, искренний и истеричный в дружбе и ненависти, первый любовник и первый герой, Высоцкий всегда играет „Высоцкого“.»
«Итак, он — образец для подражания. А в качестве такового перестал быть явлением индивидуальным и стал явлением социальным.»
«Многое привлекательно в песнях Высоцкого. Скажем, блатная стилизация, щекочущая нервы антизаконностью и дающая выход вечной тяге русского человека к хмельному угару малины, к разухабистой неприкаянности.»
«Множество песен-фельетонов слушают потому же, почему их так охотно читают в газете: всегда приятно узнать, что кто-то проворовался. А главное — это приносит успокоение: есть, конечно, кое-где кое-какие отдельные недостатки, сравнительно легко устранимые. И Высоцкий охотно идет на низведение серьезного конфликта до легкой насмешки. Не всегда, разумеется, но вот, например, его песня о Мишке Шихмане, которого не выпустили в Израиль — здесь так. Потому что держаться на таком уровне обобщения, как в „Доме“, не под силу автору, да, наверное, не нужно и слушателю. Так — похихикали, головами покачали, да и пошли наутро созидать сами знаем что.»
«Псевдопротест привлекателен всегда, ибо облегчает жизнь, давая необходимый выхлоп отрицательных эмоций, и в то же время не обязывая ни к серьезному размышлению, ни, тем более, к действию. А особенно, псевдопротест, поданный в добротной упаковке — и потому так споро расходится ширпотребный Высоцкий, что пилюля-то подслащена; прививка проходит безболезненно, и служба социальной профилактики держит марку.»
Вообще-то Высоцкий не позиционировал себя явно в качестве русского (ну, в качестве еврея — тоже). По текстам песен Высоцкий — больше русский, чем еврей; по социальным связям — больше еврей, чем русский. В общем, промежуточный тип со сложностями самоидентификации.
Указанную статью Высоцкий читал и сказал: «Ничего-то они не понимают» (Валерий Перевозчиков «Правда смертного часа»).
Высоцкий доносов не писал, перед властями не выслуживался, никого не «грыз» и не травил. Материальных и прочих ценных результатов он добивался посредством творческого продукта, а не посредством интриг и сделок. А если кому-то разбивал машину, то не нарочно. Кроме алкоголизма, наркомании, контрабанды, неустойчивости в браке, тяги к роскоши и к быстрой езде, а также нарушений трудовой дисциплины, Высоцкий ничем нехорошим не отличился. В творчестве он не вульгарничал, а только простонародничал иногда. Но «по Высоцкому можно жить» — это уж слишком. «Жить по Высоцкому» — значит пить-курить-колоться, надрываться ради барахла и дачного домика, нажить язву желудка, рано помереть в страшных муках, оставив после себя то, что на хлеб не намажешь, в теорию не встроишь, в конструкцию не добавишь, в винтовку не зарядишь.
Ни один нормальный родитель своему чаду «жизни по Высоцкому» не пожелает, а если заметит, что она, тем не менее, начинается, то забеспокоится, не повадилось ли уже чадо и злоупотреблять алкоголем.
В разные этапы своей жизни Высоцкий был в своей этнической и политической ориентации немножко разный: в зависимости от влияний и накопления личного опыта.
В принципе для еврейско-русского полукровки возможны были в советских условиях следующие этнические стратегии:
1) прибиться к одному из своих этносов и скрывать свою частичную принадлежность по крови другому этносу;
2) прибиться к одному из своих этносов, но своей частичной принадлежности по крови другому этносу не скрывать;
3) считать себя принадлежащим русско-еврейскому надэтносу;
4) считать себя представителем новой общности «советский народ».
Ни одна из этих стратегий не являлась аморальной, ни одна не обеспечивала отсутствия проблем на этнической почве. В наличии этих проблем были виноваты родители полукровки.
Высоцкий сначала колебался между этими стратегиями (и это было нормально, потому что жизнь в СССР была не совсем сахар), но в конце концов прибился к евреям, причём евреям, настроенным не просоветски. Так вот, это было сделано из карьерных соображений (другие причины не просматриваются), потому что позволяло хорошо вписываться в столичную культурную среду, в которой у евреев были очень сильные позиции. Столичная еврейская культурная верхушка была в среднем не то чтобы настроена антисоветски, а, скажем так, ладила с Советской властью из утилитарных соображений, в отсутствие убеждённости в том, что эта власть правильная. Иначе говоря, эта верхушка пребывала в готовности предать при первой благоприятной возможности.
Для поверхностных авторов он [Станислав Ежи Лец] удобен в качестве источника эпиграфов, потому что у него не надо ничего ВЫЧИТЫВАТЬ, выделять из массы текста, а можно брать готовые хохмы, нарезанные для немедленного употребления. Чистоплотным писателям нееврейской национальности лучше его игнорировать, а если очень хочется ввернуть что-то из классиков, то надо пробовать добросовестно откопать — у Платона, Цицерона, Эразма Роттердамского, Бальтасара Грасиана и иже с ними. Или хотя бы у Баруха Спинозы: тот не стремился блеснуть словесными трюками.
Дураковедческое эссе. Апология глупости. Тоскливо-мрачная картина незавидного положения умников. Диагнозы. Рецепты. Таблетки.
Книга ориентирована не только на представителей специальных служб, но также на сотрудников информационно-аналитических подразделений предприятий и политических организаций, на журналистов, социологов, научных работников. Она может быть полезной для любого, кто из любопытства или с практической целью желает разобраться в технологиях аналитической работы или просто лучше понять, как устроены человек и общество. Многочисленные выдержки из древних и новых авторов делают ее приятным экскурсом в миp сложных интеллектуальных технологий.
Эрнест Миллер Хемингуэй (1899–1961) — американский свихнутый писатель, стиль которого якобы «значительно повлиял на литературу XX века».
Да, Лев Толстой был антинаучник, и это его характеризует очень положительно. Но его антинаучность обосновывалась лишь малополезностью науки в части построения эффективной моральной системы, эффективной социальной организации, а также в части ответа на вопрос, ЧТО считать эффективным.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.
Виктор Цой — одно из самых ярких и опасных открытий, которые ожидают всякого подростка в русскоязычной части мира. Сам по себе Цой довольно симпатичен (если не думать о его соседях, которые, быть может, очень страдали от его ночных музыкальных упражнений за стенкой), но его ярые поклонники — это, как правило, расхлябанная мразь, загаживающая подъезды и пачкающая краской дома и заборы. Слабая нервная система, изнеженность, несклонность к самодисциплине, неспособность к систематическому усилию и букет дурных привычек — основные качества последователей Цоя.