Виллу-филателист - [15]
— Отдай пистолет! — бросил я в дверях.
Уже то, как я ворвался, испугало Хейно, и он словно бы опешил. А тут еще больше побледнел.
— Но я… но мы… — быстро проговорил он.
Я понял, о чем он думал. И еще мне показалось, что он был ночью там. Может, пока еще не был, но…
— Отдавай пистолет! — повторил я.
Было видно, как Хейно собирался с духом. Он махнул рукой и сказал:
— Бери, если найдешь!
— Сам принесешь и отдашь!
— Но… — храбрился Денжатник. — Неужели в самом деле!
— Принесешь! — Я подогревал свою смелость. — Или придут и найдут те, кто расследует дело ограбления на улице Винни!
— Ты… ты расскажешь?
Голос и весь его облик выражали удивление. Казалось, он своим ушам не верит.
— Расскажу! — отрезал я в ответ, хотя вовсе не думал об этом, и, наверно, даже не решился бы. Но как знать… Сейчас я был на все готов.
Денжатник как-то сник. Он нагнулся к кушетке и вытащил из бельевого ящика мой парабеллум.
Я положил коробочку с деньгами на стол и сказал:
— Здесь твои два рубля восемьдесят копеек. Запомни, что двадцать копеек я тебе не давал!
Так. И это в порядке.
На лестнице я почувствовал, будто меня выжали. Мне почудилось, что Денжатник открыл свою дверь. Я сломя голову бросился вниз по лестнице, чтобы его «Продай!» не настигло меня и не вынудило вернуться.
Что было дальше?
На автобусе я доехал до реки. И там, насколько у меня хватило сил, забросил свой парабеллум в самое глубокое место.
Палатка
На краю леса горит костер. Несколько веток, пригоршня угольков, два язычка пламени. Небольшой, на одного человека, скромный костерик.
Под первыми деревьями стоит палатка. Большая, темно-синяя, белошнурая, с тремя оконцами и дугообразным сводом. Польская. По крайней мере на пять человек.
Возле палатки, прислоненный к сосне, приткнулся велосипед. Самое обыкновенное средство передвижения. Но рама особенная. Вся обклеенная крохотными картинками и табличками, этикетками и рекламками. Так и тянет посмотреть поближе.
У костра сидит мальчишка. Сидит и торкает палочкой головешки. Огонь отсвечивает на лице. Оно уже достаточно мужественное, но хмурое и насупленное.
Ночь набирает силы. Лес окутывается сумерками. Стволы, ветви и мох сливаются в одно. Угрюмым бугром понурилась рядом с ними палатка. Угрюмым из-за своих бесполезных размеров.
Из-за реки доносятся голоса. Слышится разговор и смех.
Мальчишка беспокойно передергивается. Хватает ветку и начинает яростно ломать ее на куски. Ломает и ломает. Одну, вторую, третью… Треск заглушает голоса и смех. Мальчишке так легче.
Обломки веток летят в костер. Пламя разгорается и становится жарче. Жар вынуждает мальчишку отодвинуться. Он ложится на бок, но в сторону реки, за спиной, не смотрит. Не бросает туда ни одного взгляда.
Он хорошо знает, кто там и что там происходит.
Старый сарай. Возле стены четыре велосипеда. Костер. На огне котелок, в нем геркулесовая каша и кусочки колбасы. Вокруг огня четверо мальчишек. Ээди, конечно, болтает и болтает. Как ему кажется, шутит! Анте обещает в полночь искупаться в омуте. Тоже мне герой! Тойво строгает очередную палку. Дурацкая привычка! Рейн, тот играет на губной гармошке. Музыкант нашелся! Сборище дураков, больше ничего! Такая первоклассная палатка! Им не годится спать в ней. Перебрались через речку в сарай. Не хотят, и не надо! Завидуют. А что они могут поставить рядом с палаткой? Гармошку и котелок. Ха!
Из-за реки донеслась тихая мелодия.
Мальчишка начинает снова раздраженно ломать ветки.
Раке, раке…
Звучит мелодия.
Ракс, ракс, ракс…
Мелодия все равно звучит.
Чертов музыкантишка!
Он вскакивает. Бежит, топая и продираясь сквозь кусты в лес. Ломает сухие ветки. Набирает большую охапку. Тащить ее не так-то просто. Ветки подлиннее волочатся по мху и брусничнику. Шуршат, шелестят. Заглушают все другие звуки.
Мальчишка опускает охапку у костра.
Прислушивается.
Губная гармошка больше не играет. Но тут доносится смех! Слышится громко и ясно.
Наверное, Ээди сказал что-то… Иногда он довольно остроумен!
Пусть смеются! Черт с ними! Посмотрим, будут ли они ночью смеяться… За лесом уже гром. Ночью польет как из ведра… А крыша у сарая как решето… Когда под боком поплывет, тогда не посмеются!
Ракс, ракс, ракс…
Снова ломает он ветки. Бросает в костер. Затем идет в палатку.
Она огромная, будто загон. Пустая, неприятная. Фонарик выхватывает спальный мешок. Он валяется посередине палатки. Ждет, когда заберутся в него. Рюкзак в углу. Дожидается, когда распакуют. Возле рюкзака половинка хлеба и консервные банки.
Мальчишка выуживает из рюкзака пачку вафель. Большую пачку вкусных апельсиновых вафель. Консервы отпихивает ногой, будто они мешаются.
Оставляют здесь свои банки… Твоя доля! Чтобы не проголодался! Ха! Нашли нищего!
Он подсаживается к огню. Хрустит вафлями. Чертовски вкусные! Не чета подгоревшей каше! Как пить дать подгорит! Разве Тойво повар! Стругать палочки — вот его работа. Строгаль-могаль!
Ого! Галдят! Опять галдят!
Ясное дело. Назло. Чтобы слышно было, как у них хорошо. Ну давайте. Тут ни один нерв не дрогнет!
Ракс… ракс… ракс… ракс…
Огонь с шумом набрасывается на ветки.
Трещит пламя. Хрустят вафли на зубах. До чего хорошо! Ни галдежа, ни пиликанья гармошки. Ни тебе болтовни Ээди, ни бахвальства Антса. Один сидишь у костра и думаешь. Перед своей палаткой. Вафли хрустят на зубах. Ни с кем не надо ничем делиться.
