Виллу-филателист - [14]
И хотя я знал, что у другого пистолета никогда не будет той ценности, что у первого, я продолжал старательно копаться.
И действительно из-под балки показалось что-то. Это была длинная жестяная округлая коробка. Я открыл крышку. В коробке были свернуты трубкой какие-то бумаги. Пожелтевшие и в пятнах, но все же читаемые.
В углу первого листа было напечатано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И ниже, чуточку более крупными буквами, — «Воззвание».
Дальше я не стал читать. Засунул бумаги обратно в коробку, взял ее под мышку и побрел по лесенке вниз. Отец как раз пришел с работы. Я положил находку на стол и сказал, что нашел ее на чердаке в песке. Сказал и пошел в другую комнату учить уроки. Прежде чем раскрыть учебник, я выскреб из кармана два рубля восемьдесят копеек и положил их в коробочку из-под кнопок. Почему-то не хотелось, чтобы эти деньги позванивали у меня в кармане.
Дня через два отец сказал, чтобы я был после обеда дома. К нам должен прийти работник музея, который хочет поговорить со мной. Сперва я не понял, какое у него может быть ко мне дело. Но потом вспомнил, что отец обещал отнести найденное на чердаке воззвание в музей.
Историк пришел. К моему удивлению, он выглядел вовсе не так, как я представлял себе. Это был молодой человек, с бородой и в модном пиджаке. Из кармашка выглядывал в тон галстуку платочек.
Разговор наш был очень короткий, но для меня довольно неприятный, потому что молодой человек дважды спросил, не нашел ли я еще чего-нибудь на чердаке. Хоть и чувствовалось, что в его словах не было и тени сомнения, но мне для тревоги хватало уже вопроса.
Мы поднялись на чердак, и молодой человек очистил от песка и балку и все вокруг. Но ничего нового не попалось.
Прощаясь, он спросил:
— Ты в нашем музее был?
Я молча покачал головой и, наверное, покраснел, потому что когда наш класс ходил в музей, я, чтобы отвертеться от скучной экскурсии, сбежал.
— Приходи завтра после обеда. Я тебе кое-что покажу!
Сначала я решил, что пойду, потом раздумал.
Но все же я скоро оказался в кабинете у молодого человека. Он еще раз расспросил меня и что-то записал. Затем сказал, что найденные мною воззвания относятся ко времени декабрьского восстания тысяча девятьсот двадцать четвертого года. И надо будет еще выяснить, как эти бумаги попали к нам на чердак. Скорее всего, в нашем доме жил кто-нибудь из участников восстания. Он сказал, что воззвания будут выставлены в музее и укажут, кто их нашёл.
Это немного подняло мое настроение, но не очень. Я был перед этим доброжелательным молодым человеком словно бы в долгу или в роли обманщика. Особенно после того, как мы прошли по залам музея, и он, останавливаясь у экспозиции, с большой теплотой и подъемом рассказывал мне о восстании, о его ходе, об участниках и об оружии. Да, и об оружии.
На одном из стендов среди других пистолетов я увидел такой же, какой был у меня. В мыслях я все еще называл его своим, хотя для меня сейчас он был всего лишь горсткой монет, спрятанных в ящике стола в коробке из-под кнопок.
Я нагнулся, чтобы рассмотреть пистолет поближе.
— А, — засмеялся молодой человек. — И тебя интересует оружие! Вообще-то я не видел еще ни одного мальчишки, который не остановился бы возле этого стенда!
Он сделал паузу и неожиданно доверительно сказал:
— Ты когда-нибудь задумывался о судьбе оружия? Нет, наверное. Да и я мальчишкой не задумывался. Только сейчас иногда задумываюсь.
Я стал невольно слушать, что он еще скажет.
— Судьба оружия зависит от того, в чьи руки оно попадет, — сказал он, смотря мне в глаза. — Есть оружие с хорошей судьбой. Оно выступало в защиту благополучия людей или же сражалось за это благополучие. Как и пистолеты на этом стенде. Их судьбой было сражаться за справедливость. Те, кто держал их в руках, были благородные душой люди, оттого и оружие стало как бы благородным. В руках же подлецов и трусов и оружие становится подлым. В руки подлецов и трусов оружие вообще не должно попадать! — Молодой человек улыбнулся, как бы прося у меня извинения, и сказал: — Я, наверное, наскучил тебе?
Вместо ответа я что-то пробурчал. Это могло быть и «нет», и в этом была доля правды. Могло быть и «да», и в этом тоже была своя правда.
Единственный вывод, который я сделал, был тот, что свой парабеллум я твердо отнес к разряду благородных. О том, что и я держал его в руках, я совершенно забыл.
Вечером мама рассказывала отцу за ужином:
— Ты слышал, какая страшная история случилась сегодня ночью на улице Винди? Теперь уж, едва стемнеет, не выйдешь из дому!
— Ну? — вопросительно буркнул отец.
— Тетушку Лаане остановили два парня, приставили к груди револьвер и отняли больше десяти рублей денег! — на одном дыхании выпалила мама.
— Какие парни! — неожиданно воскликнул я.
— Кто их знает! Обвязали лица платками!
Еле досидел до конца ужина. Не слышал, о чем говорили отец с матерью, и сам не мог ни о чем думать. Собрался с мыслями уже за столом, в другой комнате. Но и теперь я не решался себе сказать, почему в мое сердце закрался страх. Собственно, это был не страх, а какая-то жуткая тошнота, будто я был облеплен грязью и весь мокрый. Мне и в голову не приходило думать о благородстве и подлости оружия, о благородстве или трусости и подлости их обладателей. Я сунул коробочку с деньгами в карман и выбежал на улицу. Денжатник жил в доме во дворе. Я постучался и тут же вошел. На мое счастье, он был дома один.
