Виктория - [84]

Виктория уже слышала эти слова дважды. Она это проглотила, и не ответила, и ничего не чувствовала и не ощущала. В ушах была звенящая пустота. Она слышала привычный крик новорожденной, которую Мирьям, завернув в тряпицу, поспешно отнесла на среднюю крышу и положила за большими подносами, предназначенными для сушки помидоров на зиму. Виктория, совершенно измученная, не протестовала и вопросов не задавала.

— А кто же теперь отведет меня домой? — спросила Джамила голосом человека, который провалил дело.

Виктории хотелось принять удар по-деловому и без шума и сказать старухе, что она может поспать в ее комнате до утра. Но слезы душили ее.

— Хоть бы уж скорее вернулась дочка Йегуды, — сказала Джамила.

Виктория ничего не ждала. В последний месяц тоненький лучик, проблеск надежды, украдкой прокрался в ее сердце. А вдруг это сын… Сын вернул бы Рафаэля домой, если он, конечно, поправится. Сын выиграл бы поединок с увенчанными снегом горами. И даже если смерть победит, сын был бы ей опорой в старости. На минуту она открыла глаза почти с радостью. Может, это смерть. Джамила перестала ее трогать. Наверно, уже отчаялась. А она ныряла еще и еще, даже и когда завеса глухоты отодвинулась, и Мирьям приставила к ее губам фарфоровую чашку и, приподняв ей голову, приказала:

— Пей!

— Не хочу! — зарыдала она уже в голос. — Я рожаю и убиваю своих детенышей. Я просто чудовище!

— Это Божья воля.

— Я уже давно ходила к мосту, хотела броситься в реку. Испугалась, Мирьям, за себя.

— Ты что, с ума сошла? — вскипела Мирьям.

— Верни ее мне. Даже Рахама Афца не отказалась от своей девочки. И погляди, как кошки борются за своих котят. Я преступница, Мирьям! Верни мне девочку.

— Чтобы выросла другим на поругание? А что, если Рафаэль оттуда не вернется? Когда она вырастет, твой отец уже будет старым хрычом. Кто достанет для нее приданое? Ты что, пойдешь к Мураду? Или к Нисану?

— Верни ее мне.

Джамила подняла голову:

— Из-за чего эти психи орут?

Виктория с Мирьям замолчали.

На средней крыше Клариса хриплым голосом стала звать мужа.

— Ты меня притащил в дом безбожников! — Оказывается, она спустилась в уборную и наткнулась на крошечный орущий кулечек. — Виктория, будь ты проклята! Чтобы твоя матка высохла на веки вечные!

— Мирьям! — крикнула Виктория. — Если ты ее не принесешь, я сама встану.

Ужас перед Кларисой обуял их обеих, страх, что она настроит против них весь переулок. Но вдруг через минуту Клариса закричала по-другому:

— Виктория! Виктория! — вопила она с восторгом, будто сбросила с себя каменную маску и превратилась в язык колокола. — Виктория! Виктория! Мурад! — продолжала она раскачивать дом своим новым ликующим голосом. — Разбуди отца! Отец Мурада, вставай, у тебя внук родился!

Какой-то странный паралич охватил Викторию. Ей показалось, что она воспарила над циновкой и летит над побитыми плитками двора и над ступеньками — к чуду, которое свершилось там, на средней крыше. Она чувствовала, что не способна двигать ногами. И тогда она закрыла руками лицо и завыла, как раненая собака.

Много ног проскакало и спустилось с верхней крыши. Скрипы кроватей, крики взрослых. Гомон детей. Поздравления соседей.

— Виктория, — послышался голос Кларисы, — тут жуткая темень, и я боюсь спускаться по лестнице.

— Мирьям, — не переставая, плакала Виктория каким-то лающим звуком, — беги к ней. Она небось так и будет там стоять. У меня ноги подгибаются, и в голове жужжит, как в улье.

Его к ней принесли, еще завернутого в грубую тряпку, еще голенького и влажного от первородной смазки. В кромешной тьме субботы она сняла с него эту тряпку, очистила его тельце подолом своего платья, обтерла его личико своим лицом. Он прижал свой крошечный ротик к ее уху и обратил к ней свой горький плач. А ей было невмочь справиться с волной счастья, которая ее затопила. Она просила прощения у Бога и у Рафаэля. Прикосновение к младенцу вернуло жизнь ее ногам. Они шевелятся. Только слова застряли в горле и не выходят. Ее рот все еще издает этот странный лай. Комнату заполонили люди. Женщины, девочки, дети и сзади — мужчины. Взволнованный голос ее отца заглушил общий гомон:

— Пустите на него поглядеть!

В то время как губы ее еще прижимались к младенческому личику, она уже сказала себе, что назовет его Альбером. И с этой минуты и навсегда слова «Альбер» и «Чудо» стали в ее сознании равнозначны. Ей хотелось вознаградить его за те минуты затмения, когда его бросили на крыше. Как бы она жила дальше, если бы Клариса опоздала? Из-за этого открытия она десятки лет хранила верность своей невестке. Лишь Виктория смогла пробить окошко симпатии в стене враждебности, выросшей вокруг этой странной женщины.

Обитатели Двора выражали почтение к посланцу Израиля. Некоторые даже высказывались в том роде, что именно благодаря ему случилось это чудо — мальчик родился! До сих пор никто не поинтересовался, что привело его в Багдад, были люди, которые считали, что он собирает пожертвования на какую-то ешиву[43] в Иерусалиме. Когда все вернулись из синагоги и уселись за праздничный завтрак, Азури стал беседовать с ним на иврите Библии и молитвенника, но язык, на котором говорил посланник, был чужд даже для тех, кто молился на иврите. Мурад, который знал молитвенник наизусть, обиделся за свой город: