Виктория - [34]

А может, и победы. Ведь вот же, вернулась цела-невредима из путешествия в гибель.

Приблизилась компания горлопанов, вышедших на ночные гулянки. Она не посторонилась, как то положено скромной женщине, а, вскинув голову, вросла в землю крепким островом, и гулякам пришлось обтекать ее с обеих сторон. Раздался свист восхищения этим одетым в черное столбом, и она знала, что, уже и миновав ее, они оборачиваются на нее поглазеть. Эту свою впечатляющую статность она унаследовала от отца. Преследователь же, очевидно, был этой компанией отброшен, сгинул, как кошмар войны. Она улыбнулась под своими чадрами, и ей вспомнилось, как еврейский Двор играл в кошки-мышки с великой турецкой империей и в конце концов ее переиграл.

В их глазах обитатели Двора были просто тараканами — где им до всесильного титана, именуемого Османской империей! Никто не знал, побеждают ли турки в своей далекой войне или терпят поражение. Но пока мужчин гнали на север, к границам с Россией, и они мерли как мухи по дороге к полям сражений, пришла весть, что в Басре высадились англичане и к евреям пришло избавление. Тем не менее воюющий гигант продолжал пожирать мужчин пачками. И тут какой-то жалкий еврейский Двор поднимается и восстает против целой империи! Все понимали тяжесть подобных действий и объединились в какой-то воинской солидарности — старики и юноши, женщины и мужчины, невестки и свекрови. Наджия кривила губы оттого, что никаких иллюзий на этот счет не питала. Лично она в братскую дружбу не верила — та нужна лишь ради выгоды воинствующих злодеев, когда они слабы. А после, когда беде придет конец, сильные снова вернутся и установят над Двором свое господство.

Ее не слушали. Пожилые напрягали все силы и кормили еще и семьи попрятавшихся мужчин. Малые дети, даже и шаля и играя, чутко следили за каждым необычным звуком или движением за пределами дома, чтобы не прозевать момент, когда нагрянет облава на мужчин. Азиза с Мирьям варили на всю ораву и вовсю эксплуатировали Викторию и двух сестер Рафаэля. Даже Тойю впрягли в работу и заставили взять на себя кое-какие обязанности.

Михаль как-то раз посмотрела на безрадостные лица молодых жен и постучала ложкой по перилам:

— Азури, мы совершаем грех, да простит нас Господь, большой грех!

Азури понурил голову.

— Мужчины сидят под землей, в темноте, гложут себя от страха. А на земле мучаются женщины. Предписание религии обязывает, Азури, обязывает…

Азури покраснел под своей «военной бородой». Такого он не ожидал.

— Это опасно. Турки устраивают внезапные облавы.

— Раз в неделю. И поставим стражу.

Мурад, брат Виктории, выскочил из ямы и, помывшись и поужинав по-царски, встал на стражу, как и прочие холостяки; он единственный не понимал, почему и зачем его поставили охранять женатых мужчин. В это время Эзра уже начал курить, тайком, стесняясь отца. Он уселся возле Мурада, затянулся сигаретным дымом и закашлялся. Зажал сигарету в зубах, потер руки и спросил своего двоюродного брата:

— Чуешь, а?

Мурад осторожно понюхал воздух вокруг себя. Он этого парня знал, знал, на какие номера тот способен.

— Ничего я не чую, и отвяжись.

— Как так! — удивился Эзра. — Это течет сейчас в каждой комнате, как липкий сок из фиников. Ты что, не видел мужских глаз и женских задниц?

Наивный парнишка не заметил ничего ни в глазах, ни в задницах и тоже закурил сигарету, желая лишь одного: чтобы этот вредина от него отцепился. Лицо его сделалось непроницаемым.

Эзра объяснил ему на мусульманском арабском:

— Нынче пихальная ночь.

— A-а, — ответил Мурад с видом знатока. И облегченно вздохнул, когда этот шутник наконец отчалил.

Час спустя он остановил дядю Дагура:

— Эзра тут что-то плел про пихальную ночь. Это что значит?

— Ночь траханья, сынок, — прямолинейно ответил Дагур. И не расхохотался своим грубым смехом лишь потому, что тут же подумал про Тойю и сердце наполнилось тревогой из-за всезнайства пройдохи Эзры, от которого добра не жди.

— Но что это значит, «траханье»?

Дагур, выпучив глаза, посмотрел на этого огромного младенца, и ему стало его жаль.

— Это такая идиотская игра, сынок. Мужчина кое-что дает женщине и уверяет ее, что без этого ей нельзя, но потом обязательно забирает у нее это обратно.

— Ни слова не понял.

Музыкант проявил терпение, вовсе ему не свойственное:

— Это такая идиотская игра, вроде игры в афикоман[25] в пасхальную трапезу.

Мурад, неукоснительно соблюдающий все предписания религии, возмущенно подпрыгнул:

— Афикоман вовсе не идиотская игра!

— Ты прав, — согласился Дагур. — Большинство мужчин считают, что и пихальная ночь — тоже игра, в которую стоит поиграть и даже ради нее умереть. А теперь будь добр, оставь меня в покое.

Молодые жены возвратились из бани раскрасневшиеся, пахучие. Некоторые выражали свои чувства в открытую, другие возбужденно похихикивали, как в канун праздника. Дети в этой приподнятой, радостной атмосфере шалили и веселились, как могли. И никто на них не покрикивал. Мужчины намылись-надраились, и прохаживались с этаким удовольствием, и говорили приятными голосами, будто нечто в их теле, натянутом как тетива, вдруг, перед долгожданной минутой замедлило свой бег. Даже Наджия почти улыбалась. В это утро она напала на след Саламана. Как оказалось, ужасы войны обошли его стороной. Он сидел себе спокойненько после того, как сладко вздремнул в синагоге. Набивая рот червивым изюмом и прошлогодним миндалем, он успокоил Наджию, сказав ей, что ее богатство выросло на четверть в золотой валюте, выросло за счет процентов, и опустил в дыру подкладки монету, которую она ему принесла. К вечеру она уже была уверена, что родит Азури младенца-сына, красивее которого Двор еще не видывал.