Ветры низких широт - [66]

— Был, лапушка, был. — Глаза у Блинова стали печальными, он немного помолчал, потом сказал, покивав головой: — И представь себе — мне ужасно не повезло. Но я не завистлив. Если мне не везет, то я вовсе не хочу, чтобы и другим не везло. Я только хочу знать — слаб человек, — почему одним везет, а другим не везет, и почему одни влюбляются в эту, а другие совсем в третью. Почему, скажем, ты влюбился? Влюбился же? Очаровательна? Безусловно. Но ведь их столько ходит, очаровательных... — Блинов снова кивнул в сторону города и почти попросил: — Пойдем ко мне... У меня в термосе найдется по стакану чая, а в ящике стола лежит пачка польского печенья.

Они спустились в каюту Блинова. На том месте, где Суханов прилепил у себя фотографию молоденького лейтенанта, у Блинова висел портрет Блока, и не Блок поразил Суханова, а то, что рядом с Блоком был еще один портрет — молодой красивой женщины. Блинов перехватил его взгляд.

— Да-да, ты прав, — сказал он. — Это моя жена. Такой она была. Такой она и осталась.

— Почему осталась? — насторожился Суханов. — Она что же...

— Ты задаешь непростительно много вопросов. Была, потому что ее для меня больше нет.

— Позволь все-таки еще один вопрос. А Блок?

— А Блок потому, что у каждого из нас есть своя незнакомка...

Блинов отвернул крышку термоса. Чай оказался душистый и горячий, пахнул полынкой и какой-то еще травкой — «зверобойчиком», сказал Блинов, — а в иллюминатор от воды тянуло легкой прохладой. Блинов выключил верхний свет, оставив только бра перед умывальником, и в каюте стало уютно и тихо, совсем как в городской квартире. «Умеют же люди, — подумал с завистью Суханов. — А у меня не каюта, а копеечная ночлежка».

— Пей, душа моя, — сказал Блинов. — И представь себе, что это прекрасный ямайский ром, а мы с тобой отправляемся к черту на кулички в поисках неведомых островов, на которых резвятся прекрасные амазонки. Мне на самом деле хочется уйти в океан и думать там, что кто-то ждет меня в этом белом городе и ужасно при этом скучает.

— Позволь, а как же три адреса?

— Да все как-то так, маэстро...

2

Покраска корабля — это не малярные работы, это само художество, в котором творцом выступает главный боцман, чувствуя себя в этом деле одновременно Куинджи, Клодом Монэ и Серовым. Корабль должен быть красив и наряден, как жених пред аналоем, но это только в гавани и на рейде, а в море ему надлежит слиться с водой и быть невесомым в самой легчайшей дымке. Поэтому для кораблей и придумали особую краску — шаровую, которая насчитывала десятки тонов и оттенков.

Козлюк священнодействовал с рассвета, составляя краску только в понятных ему одному пропорциях; моряки на беседках — широких досках, подвешенных на концах, — облепили борта, а там, где от штевня борта расходились скулами и с беседок до них было не достать, пришвартовались баржи, радисты включили верхнюю трансляцию, и на этот раз запела Нани Брегвадзе:

И вдаль бредет усталый караван...

Давно уже в поход, пусть даже дальний, корабли так не готовились: принимали боезапас, заправлялись, а чего недополучали дома, обеспеченцы и заправщики доставляли на место, и суровое военное дело постепенно обрастало обыденными реалиями, поэтому, глядя на то, как готовился к походу «Гангут», многие даже прожженные морские волки полагали, что направляется он с визитом дружбы в какую-нибудь недальнюю, а может, и весьма отдаленную страну. Сколько собиралось зевак на Минной стенке, столько составлялось и мнений.

Главное, видимо, было достигнуто: никто, включая и Ковалева, толком не знал, в какие широты предстоит проложить штурманам курс «Гангуту», хотя косвенно можно было и предположить, что широты эти будут низкими.

День выдался жаркий, тихий, краска ложилась ровно, пыль с берега сюда не долетала, и Бруснецов, потирая руки, прикидывал, когда и насколько отпустит его командир на берег. Правда, вызванный полуночным оповестителем на корабль, он, по сути, уже попрощался с семьей, но никогда нелишне заглянуть на огонек и сделать сыну внушение, чтобы тот не лазил по деревьям, не привязывал бродячим кошкам к хвостам пустых консервных банок, не стрелял из рогатки, не играл во дворе в футбол, словом, не делал всего того, что сам делал в детстве, несмотря на то что у его родителя, мичмана старинной закваски, арсенал воспитательных средств был весьма ограничен: за более слабый проступок — обещание надрать уши, за более сильный — такое же обещание, но только выдрать ремнем.

Уже были покрашены и надстройки, и мачтовое устройство, машинисты наводили последний марафет на трубы, и на бортах беседок становилось все меньше, даже скулы, самые неудобные для покраски части корабля, тоже принимали новый и несколько необычный вид, когда старпому стали поступать доклады, что и то оказалось не завезено, и это, и одного завезли лишку, а другого недобрали, а это надо бы поменять, словом, началась обычная утряска, какая бывает в каждом большом деле, когда сперва заботятся о главном и делают это главное, а потом выясняется, что и то главное, и другое, и третье. Бруснецов морщился, слушая эти доклады, но, вопреки своим правилам, не осуждал, понимая, что в спешке без этого не обойтись.