Ветры низких широт - [65]

Подумав, Ковалев сказал:

— Ну, я тебе верю. Что лариски, стасики?

— Продегазировали все хорошо, товарищ командир, — бодро сказал корабельный интендант, — а которые остались, тех в море доконаем.

— Если какая подохнет за обшивкой и маленько повоняет — это ничего, — заметил Ковалев. — Мы не барышни — перебьемся, а то ведь эта сволочуга, как выясняется, болеет человеческими болезнями.

За кормой был еще родной причал, а они говорили так, как будто «Гангут» был уже за тридевять морей, и все, о чем они говорили, касалось прежде всего тех же ракет, снарядов, мазута, питьевой воды, тропического обмундирования, провианта для судовой лавочки, книг, картин, новых пластинок, словом, всего того, без чего современный человек даже в море уже жить не может. Никто из них при этом даже не заикнулся, будет ли сход на берег, хотя едва ли не у каждого, сидевшего за просторным командирским столом — исключая разве только Сокольникова, — оставались в городе семьи.

Моряк должен научиться прощаться с близкими не тогда, когда корабль выбирает швартовы, а всякий раз, когда он уходит из дома, отправляясь на Минную стенку, потому что это каждодневное прощание может стать и последним, как это случилось у Игоря Вожакова.

Ковалев взглянул на часы: было двадцать часов тридцать минут.

— Пошабашим, товарищи, — сказал он, положив обе ладони на столешницу, как бы придавливая ее. — Старпом, запросите у дежурной службы стать на бочку и дайте команду на вахту — пусть вызывают наверх швартовые команды.

— Катер поднять на борт?

Ковалев поморщился: подобной глупости он не ожидал услышать от старпома.

— Ни в коем случае, — сказал он жестко, чтобы отбить у старпома желание на будущее задавать лишние вопросы. — Товарищи, все свободны.

Он надел китель — вечера уже становились прохладными, — пилотку и поднялся на мостик, ощущая приятную легкость в теле. Он всегда чувствовал себя легко, когда у него все ладилось и не приходилось ни голоса повышать, ни делать замечаний, в общем-то каждый раз непредвиденных и каждый раз обидных хотя бы потому, что офицер, получивший замечание, не должен был так низко опускаться, чтобы получить замечание. Высокий профессионализм как бы предопределял и высокую эффективность действий и поступков, когда некого и не за что бранить, а следует только вовремя подать ту или иную команду, чтобы корабль произвел соответствующую эволюцию. Видимо, это мечта каждого командира любого корабля, и она, к сожалению, как всякая мечта, почти неисполнима, и не потому, что люди не хотели бы чему-то научиться, и не потому, что их плохо учили, а только потому, что флотская пирамида не есть что-то застывшее, а постоянно и вечно изменяющееся сооружение человеческих характеров, судеб, отношений. Каждый год на флота приходили молодые лейтенанты, вроде Суханова, каждый год какая-то часть лейтенантов становилась старшими лейтенантами, потом капитан-лейтенантами, и так следовало год за годом. Офицер, едва овладев практическими навыками, поднимался на следующую ступень, на которой этих навыков уже становилось недостаточно, и все приходилось начинать если и не с нуля, то по крайней мере опять надлежало танцевать от той самой знаменитой печки, о которой прожужжали все уши еще в детстве.

И хотя Ковалев не мешкал в каюте и не делал ничего лишнего, сменив только тужурку на китель, Бруснецов уже был на мостике и доложил, что «добро» от дежурной службы получено (предлагалось стать на бочку номер пять), баковые — на баке, ютовые — на юте и машина уже в состоянии дать ход.

— Добро, старпом, — сказал Ковалев. — Добро.

Он вышел на крыло, посмотрел на ют и негромко приказал:

— Убрать трап. — И когда трап оказался на борту, уже веселым голосом, словно бы подбадривая моряков, распорядился: — Отдать кормовой. Пошел шпиль. Боцман, докладывайте через каждую смычку.

Перешвартовка кораблей в гавани дело, в общем-то, обычное, и хотя корабли имеют более или менее определенные пирсы, командованию всегда кажется, что они стоят будто бы не так или стоят так, но на этом причале кран иной конфигурации, а на другом — другой, и этому кораблю как раз нужен этот кран, а тому кораблю вообще никакой не требуется, вот и начинаются перешвартовки.

К вечернему чаю «Гангут» уже стоял на шестой бочке, которая находилась в сторонке и не мешала движению кораблей по гавани, иначе говоря — по внутреннему рейду. Бруснецов, кажется, впервые почувствовал себя спокойно: теперь на берег можно было попасть только катером, который находился под неусыпным его наблюдением.

Блинов с Сухановым сошлись возле борта, посмотрели на вечерние огни, которые уже загорались по всему кругу и лениво падали в спокойную, почти черную воду и там смутно отражались, словно из глубины пытался восстать другой город, и, не сговариваясь, произнесли одновременно:

Прощай, любимый город,

Уходим завтра в море...

— Не печалься, маэстро, — сказал Блинов, — и не хмурь бровей. Ну не удалось тебе обзавестись маленьким детским садом. Эка беда! Вернемся — сам будешь учиться кое-чего делать...

Суханов неожиданно растерянно улыбнулся:

— Только честно — ты был женат?