Ветры низких широт - [68]

Сокольников поднялся, поняв, что эти разговоры, сколько ни веди их, все равно никогда не переговоришь.

— Сейчас, с твоего разрешения, опять сойду по делам на берег и, как мы условились, прихвачу кого-нибудь из командиров групп.

— Кого же именно? — живо поинтересовался Ковалев.

— Не интригуй. Кого найду порасторопнее, того и возьму.

— Перечить не стану, но старпома в известность все-таки поставь.

— Поладим. Катер все равно у него просить.

Вернувшись к себе, Сокольников справился у вахтенного офицера о порядке на сегодня отхода катеров от борта до Минной стенки, переоделся, постоял возле стола, походил по каюте и снова постоял, решая для себя, вправе ли он пригласить с собою на берег Суханова. «И что она нашла в нем? — подумал он о Суханове. — Приятен, в меру умен, в меру, прошу прощения... Но ведь это же не Игорь... Вот и пойми этих женщин».

Ковалев не сказал Сокольникову — голова была забита не этим, — что собирается разрешить офицерам и мичманам сойти на берег в две очереди, правда прежде всего семейным, и только в том случае, если корабельные работы в основном будут завершены. Впрочем, две эти оговорки не имели для Сокольникова никакого значения, потому что он и главного не знал.

Он позвонил дежурному по кораблю и попросил прислать к нему рассыльного, не желая вызывать Суханова по корабельной трансляции, чтобы не привлекать ненужного внимания. Ему казалось, что он нашел верное решение, и этого решения, раз уж оно верное, и следовало теперь придерживаться.

Пока пришел рассыльный, пока он разыскивал Суханова и пока, наконец, тот появился, прошло не менее четверти часа.

— По вашему приказанию... — почти недружелюбно представился Суханов, так и не решив для себя с того воскресенья, как ему держаться с Сокольниковым.

— Минуточку, — сказал Сокольников, не обратив внимания на тональность сухановского голоса, и позвонил вахтенному офицеру, уточнив, когда отправляется на Минную стенку очередной катер. — Хорошо. Задержите минут на десять, — распорядился Сокольников, положил трубку и только тогда повернулся к Суханову. — Командир разрешил мне взять вас с собою на берег. Вы мне там ни с какой стороны не нужны, и у вас будет в запасе четыре полновесных часа, которые вы сможете использовать по собственному усмотрению.

Это был подарок судьбы, и Суханов понял, что второго такого он не дождется, и если бы он исходил от любого другого начальствующего лица на корабле, он принял бы его немедленно и с благодарностью. Тогда все решалось как бы само собой. Но этот подарок вручал ему Сокольников, и Суханов неожиданно подумал, что не может принять его. Это было бы против всех его правил, которых у него, в общем-то, не было, но о которых он думал, что они у него есть.

— У меня нет никакого усмотрения, товарищ капитан третьего ранга, и мне, как я полагаю, нечего делать на берегу. — Суханов скосил глаз на стол и увидел под стеклом фотографию того самого капитана второго ранга, портрет которого стоял на комоде и у Вожаковых. Он отвернулся и повторил: — У меня нет личного усмотрения.

Сокольникова возмутили этот вызывающий мальчишеский тон и чуть заметная усмешка на губах Суханова, и он сказал уже с раздражением:

— Я хотел сказать — для устройства личных дел.

— У меня нет личных дел на берегу, товарищ капитан третьего ранга, — уже твердым голосом проговорил Суханов.

«Ого!..» — подумал Сокольников.

— Раз нет личных дел, не смею вас удерживать, — словно сразу устав, ровно сказал он. — Идите, Суханов, и занимайтесь делами службы. В этом тоже есть свой резон.

Суханов прищелкнул каблуками, бросил руку к пилотке и круто повернулся — курсантская школа еще давала себя знать.

«Для кого старался? — подумал Сокольников. — Перед кем бисер метал? У него, видите ли, нет личных дел на берегу... Ну нет так нет, на нет и суда нет».

— Командир, — сказал он, позвонив Ковалеву. — Я немного погорячился — не нужен мне строевой офицер. И мичман не нужен. Обойдусь своими политрабочими.

— Ну и правильно, — сказал Ковалев. — А то эти хождения на берег ничего доброго не принесут.

Суханов вышел от Сокольникова, схватился за поручни трапа и съехал по-матросски на руках на свою — лейтенантскую — палубу, запер за собою дверь в каюте, плюхнулся на стул и вдруг почувствовал, что ему хочется заплакать.

* * *

Основную покраску закончили вскоре после обеда, и командир решил объехать «Гангут» на катере и посмотреть, что же теперь из всего этого получилось. Одно дело разглядывать краску, размазанную на фанере — «колер», — и совсем другое — видеть ее на бортах и надстройках корабля.

Ковалев распорядился подать катер к трапу и вызвать к рубке вахтенного офицера, старпома и главного боцмана, сошел на катер первым, и мичман, бывший старшиной катера, лихо переложил руль, и катер, словно пришпоренный, отскочил от борта. Следовало бы сделать замечание мичману, но Ковалев, хотя и обратил внимание на этот резкий скачок, тем не менее, занятый своими мыслями, промолчал. С самого утра его мучил вопрос, зачем он вторично понадобился командующему. Все, что делалось в эти дни на борту «Гангута», командующему вероятно докладывали исправно, и поэтому он знал обстановку не хуже самого Ковалева.