Вести с моря и суши - [4]

исполнилось ныне двенадцать лет.

Бельгия. Вокзальные часы показывают время с точностью до столетья.

Голубые солдатики и голубые фасады.

За этой стеной — Брюссель.

На крестьянской телеге два метра огорода едут на рынок.

Улицы Парижа кажутся знакомыми с детства,

хотя их видишь впервые.

Триумфальная арка

стала на четвереньки под тяжестью истории.

Птицы на соборе Нотр-Дам словно крылатые барельефы.

Рулетка круглой площади Согласия —

там я поставил на белый ноль луны свою надежду.

Однажды, выйдя воскресным утром из Лувра,

я обнаружил, что лед — это вода, ставшая статуей.

Беззвучные весла рыбачьих баркасов.

У моллюсков явственный привкус солнца.

Баскские селенья в беретах тумана.

Испанские фонари

дерутся на шпагах с темнотой.

Все это — только личина, условные вехи.

Мир же един,

несмотря на все свои разноликие формы.

То же одиночество, леденящее кости,

и та же пролетарская закалка

у жаровен, на которых дымятся каштаны.

Краски Гаваны

В ритуальном танце племя кокосовых пальм бьет в барабаны листьев.

Море моргает тысячью фосфорических глаз.

Каждый день этот город приходит на пристань

встречать чужестранные корабли

и глазеть на ныряльщиков, которые всплывают,

зажав в зубах монету,

брошенную с палубы к рыбам Антильского моря.

Гаванский трамвай движется в ритме маракас[9].

Гаванские деревья подстрижены, словно бараны.

Гаванские проспекты бегут прямиком через город,

покуда не наткнутся на памятник.

Женщины с лицами цвета корицы и знойной сигары.

Креолы в сомбреро из золотистой соломы,

взращенной тропическим солнцем.

Негритята с улыбкой, похожей на спелый арбузный ломоть.

Кокосы и ананасы — объедки с пиршества румбы.

Пушки из парка Масео

щерят голодные пасти

при виде дельфинов, играющих в бухте,

которую стережет грозно поднятый палец

замка Эль-Морро.

Двести гвардейцев ежедневно несут караул

под синим взглядом Капитолия.

Квадратные томики небоскребов —

здесь по вывескам можно легко обучиться читать по-английски.

На Двадцать третьей улице продают дорогие цветы

и свет отливает оттенком подсолнечного масла.

А на Восьмой улице полиция обнаружила стальной ананас,

смертельные зерна которого зрели у окна прокурорского дома.

Но, несмотря ни на что,

живительный запах устриц пирует на Малеконе[10]

и все так же приторен вкус жизни в «Тропикане»[11].

Женские бедра — изящная музыка,

нежные руки красавиц пахнут, как персики, вводя в искушение птиц.

Аэроплан в белом фраке рассекает своим вентилятором

гущу синего зноя.

Яхты возле крепости Де-ла-Кабанья

дают открытый урок безмятежного сна,

а пароходные трубы тянут темную ноту дыма

за горизонт, где скоро проклюнутся первые звезды.

И когда над Гаваной взорвется

черный фугас ночи — никто не вздрогнет.

Только повиснет над городом серпик луны,

словно банан на банановом дереве неба.

Забастовка

Промчались, коней стегая,

жандармы. Задрали кили

покинутые трамваи.

Камень против винтовки:

брусчатка — хлеб забастовки.

Глаз лошадиной морды

под вспышки секущих сабель

фотографировал мертвых.

Дома зажигали свечи,

в надежду свою не веря.

И зря письмоносец-ветер

стучался в глухие двери.

Возле ворот лицейских

в гранатовой портупее

ничком лежал полицейский.

Ночь истекала кровью

под треуголкой мрака,

в черном плаще безмолвья.

А площади Барселоны

отплясывали сардану[12],

тасуя свои фронтоны.

Бегство из понедельника

Нынче самая пора сбежать от овощного рациона

в ленивый воздух,

уснувший в листве апельсинного дерева,

к старому бочонку во дворе,

из которого вместо рома ударил фонтан пальмы.

Вы слышали, в Андалузии луна раскрыла заговор вин,

тайную организацию устриц, гитар и карабинеров.

В Испании ветер плещет плащом тореро,

вонзая в черную холку ночи

бандерильи песен.

В Кадисе, Виго и Ла-Корунье

в тавернах из колод повыкидывали королей.

Здесь все республиканцы —

даже деревья с трехцветной листвой,

даже перелетные птицы,

вернувшиеся в апреле строить новую жизнь.

Что могут рассказать вам об Испании газеты,

будь то «АБС», «Ле Журналь» или «Таймс», —

ведь они умолчат

о прогулках на яхте,

об истинном облике городов,

перенаселенных фруктами и женщинами,

и тем более о тайной драме,

разыгравшейся за створками ракушки.

От нас, от людей Газетного Века,

мир заслонен ворохом слов;

мы давно уже не замечаем,

как наедине с собой зреет над озером небо.

Поймите: есть нечто помимо наших доктрин:

это свободный воздух и вольные свет и вода,

контур голоса, скалькированный эхом,

восстанье деревьев против политэкономии,

нагота, сновиденья, смех и луна,

только что снятая с наковальни, —

луна, которая дарит себя всем, не иссякая.

Современная история

С шести утра просыпается дым

и без перерыва показывает рукой направление ветра.

Скамейки консервируют замороженный сон бродяг,

витрины магазинов берут улицу в плен

и продают ее вместе с фруктами, бутылками

и морскими ракушками.

Дети делают сложение из хлебов и звезд

на своих траурных аспидных досках,

и автомобили несутся, не зная,

что камень на крутом повороте ждет знака судьбы.

Словесный пулемет,

пишущая машинка стреляет по невидимому часовому звоночку.

Наковальни делят на части звонкий сон подков,

а швейные машины ускоряют сердцебиение незамужних женщин

среди крутящегося прибоя материй.

Вечер увозит большой узел солнца в трамвае.

Безработные смотрят на небо, как на корзину с яблоками.