Вещная жизнь. Материальность позднего социализма - [50]
Советские сексологи, по крайней мере в теории, избегали возлагать ответственность за «половую распущенность» на конкретную девочку или мальчика. Альтернативные формы сексуальности они интерпретировали не как индивидуальные особенности, а как социальный феномен – следствие своеобразных условий, в которых оказывались некоторые подростки. Добрачные сексуальные связи, подростковый промискуитет, групповой секс – все это объяснялось моральными нормами групп, возникших на периферии советского общества. Как видно их других источников, в пространстве советского города эта периферия имела вполне конкретные координаты, располагаясь в темных зонах общего пользования. Подъезды, подвалы и гаражи были тесно связаны с формами сексуального поведения, порицаемыми официальных советским дискурсом, отчасти потому, что они возводили в норму сексуальное насилие, но главным образом потому, что они порождали и отклонения от принятых представлений о сексуальности. Ненормативные формы сексуального поведения составляли лишь часть широкого спектра социальных практик, с точки зрения советских чиновников и интеллигенции ставивших под угрозу не только репродуктивное, но и социальное здоровье всего советского народа.
Обуздание подъезда
В 1990 году Свердловская киностудия выпустила короткометражный документальный фильм Татьяны Васильевой «Подъезд». В начале фильма режиссер беседует с группой подростков, каждый вечер собирающихся на лестничной площадке своего многоэтажного дома в Свердловске (ныне Екатеринбург). Эта сцена была снята в 1988 году, и затем на протяжении следующих двух лет съемочная группа прослеживала, как сложилась жизнь подростков дальше. Почти все они один за другим попали в колонию для несовершеннолетних преступников или в тюрьму. Последняя часть документального фильма снималась уже в 1990 году на той же лестничной площадке. Там по-прежнему собиралась группа подростков, но ее состав кардинально изменился – из тех, с кем Васильева разговаривала в 1988 году, остался только один. Однако между двумя группами наблюдалось заметное сходство в поведении, одежде, жестах, манере говорить и том антагонизме, который сложился между ними и более «цивилизованными» соседями и милицией[320].
В фильме Васильевой жизнь советских подростков вращается вокруг подъезда. Именно здесь они собираются каждый вечер и сюда же возвращаются из колоний. Режиссер пытается выведать, почему их так влечет к себе подъезд, и из сбивчивых и бессвязных ответов в конце концов складывается объяснение: это единственное место, где они не чувствуют себя чужими обществу. «Больше негде вечер провести», – поясняет один из персонажей фильма.
Подъезд в фильме олицетворяет материальную и социальную среду, породившую отклонения в позднесоветском обществе. Режиссер уходит от традиционных объяснений преступности среди несовершеннолетних – пробелов в воспитательной работе или дурного влияния сверстников. Васильева не указывает конкретной причины, объясняющей, почему большинство подростков из первого эпизода ее фильма в конечном счете оказываются в местах заключения. Связь между советским подъездом и советской тюрьмой здесь пространственная: за пребыванием в подъезде следует тюремное заключение, а затем возвращение в подъезд. Изображенных в фильме подростков формируют темные и маргинальные городские пространства позднего социализма.
Брайан Лапьер, автор относительно недавней и наиболее подробной англоязычной работы о девиантном поведении в постсталинском СССР, «Хулиганы при Хрущеве» (
В начале 1930-х гг. примерно шесть с половиной тысяч финнов переехали из США и Канады в Советскую Карелию. Республика, где в это время шло активное экономическое и национальное строительство, испытывала острую нехватку рабочей силы, и квалифицированные рабочие и специалисты из Северной Америки оказались чрезвычайно востребованы в различных отраслях промышленности, строительстве, сельском хозяйстве и культуре. Желая помочь делу строительства социализма, иммигранты везли с собой не только знания и навыки, но еще и машины, инструменты, валюту; их вклад в модернизацию экономики и культуры Советской Карелии трудно переоценить.
Что же означает понятие женщина-фараон? Каким образом стал возможен подобный феномен? В результате каких событий женщина могла занять египетский престол в качестве владыки верхнего и Нижнего Египта, а значит, обладать безграничной властью? Нужно ли рассматривать подобное явление как нечто совершенно эксклюзивное и воспринимать его как каприз, случайность хода истории или это проявление законного права женщин, реализованное лишь немногими из них? В книге затронут не только кульминационный момент прихода женщины к власти, но и то, благодаря чему стало возможным подобное изменение в ее судьбе, как долго этим женщинам удавалось удержаться на престоле, что думали об этом сами египтяне, и не являлось ли наличие женщины-фараона противоречием давним законам и традициям.
От издателя Очевидным достоинством этой книги является высокая степень достоверности анализа ряда важнейших событий двух войн - Первой мировой и Великой Отечественной, основанного на данных историко-архивных документов. На примере 227-го пехотного Епифанского полка (1914-1917 гг.) приводятся подлинные документы о порядке прохождения службы в царской армии, дисциплинарной практике, оформлении очередных званий, наград, ранений и пр. Учитывая, что история Великой Отечественной войны, к сожаления, до сих пор в значительной степени малодостоверна, автор, отбросив идеологические подгонки, искажения и мифы партаппарата советского периода, сумел объективно, на основе архивных документов, проанализировать такие заметные события Великой Отечественной войны, как: Нарофоминский прорыв немцев, гибель командарма-33 М.Г.Ефремова, Ржевско-Вяземские операции (в том числе "Марс"), Курская битва и Прохоровское сражение, ошибки при штурме Зееловских высот и проведении всей Берлинской операции, причины неоправданно огромных безвозвратных потерь армии.
“Последнему поколению иностранных журналистов в СССР повезло больше предшественников, — пишет Дэвид Ремник в книге “Могила Ленина” (1993 г.). — Мы стали свидетелями триумфальных событий в веке, полном трагедий. Более того, мы могли описывать эти события, говорить с их участниками, знаменитыми и рядовыми, почти не боясь ненароком испортить кому-то жизнь”. Так Ремник вспоминает о времени, проведенном в Советском Союзе и России в 1988–1991 гг. в качестве московского корреспондента The Washington Post. В книге, посвященной краху огромной империи и насыщенной разнообразными документальными свидетельствами, он прежде всего всматривается в людей и создает живые портреты участников переломных событий — консерваторов, защитников режима и борцов с ним, диссидентов, либералов, демократических активистов.
Книга посвящена деятельности императора Николая II в канун и в ходе событий Февральской революции 1917 г. На конкретных примерах дан анализ состояния политической системы Российской империи и русской армии перед Февралем, показан процесс созревания предпосылок переворота, прослеживается реакция царя на захват власти оппозиционными и революционными силами, подробно рассмотрены обстоятельства отречения Николая II от престола и крушения монархической государственности в России.Книга предназначена для специалистов и всех интересующихся политической историей России.
В книгу выдающегося русского ученого с мировым именем, врача, общественного деятеля, публициста, писателя, участника русско-японской, Великой (Первой мировой) войн, члена Особой комиссии при Главнокомандующем Вооруженными силами Юга России по расследованию злодеяний большевиков Н. В. Краинского (1869-1951) вошли его воспоминания, основанные на дневниковых записях. Лишь однажды изданная в Белграде (без указания года), книга уже давно стала библиографической редкостью.Это одно из самых правдивых и объективных описаний трагического отрывка истории России (1917-1920).Кроме того, в «Приложение» вошли статьи, которые имеют и остросовременное звучание.
Эта книга — увлекательная смесь философии, истории, биографии и детективного расследования. Речь в ней идет о самых разных вещах — это и ассимиляция евреев в Вене эпохи fin-de-siecle, и аберрации памяти под воздействием стресса, и живописное изображение Кембриджа, и яркие портреты эксцентричных преподавателей философии, в том числе Бертрана Рассела, игравшего среди них роль третейского судьи. Но в центре книги — судьбы двух философов-титанов, Людвига Витгенштейна и Карла Поппера, надменных, раздражительных и всегда готовых ринуться в бой.Дэвид Эдмондс и Джон Айдиноу — известные журналисты ВВС.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Это книга о горе по жертвам советских репрессий, о культурных механизмах памяти и скорби. Работа горя воспроизводит прошлое в воображении, текстах и ритуалах; она возвращает мертвых к жизни, но это не совсем жизнь. Культурная память после социальной катастрофы — сложная среда, в которой сосуществуют жертвы, палачи и свидетели преступлений. Среди них живут и совсем странные существа — вампиры, зомби, призраки. От «Дела историков» до шедевров советского кино, от памятников жертвам ГУЛАГа до постсоветского «магического историзма», новая книга Александра Эткинда рисует причудливую панораму посткатастрофической культуры.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.