Вещная жизнь. Материальность позднего социализма - [38]
К концу 1940‐х годов церкви в Кижах являли собой архитектурный палимпсест: в 1820‐е годы бревенчатые стены XVIII века обшили досками, а купола покрыли железом; в 1880‐е годы церкви были покрашены[224]. Эти изменения отражали местные архитектурные тенденции, равно как и желание прихожан визуально выделить свои церкви на фоне пейзажа. Разрабатывая программу реставрации Кижского погоста, Ополовников отверг эти изменения как эклектичные и нарушающие исторический облик зданий и подготовил масштабный проект, включавший их устранение и направленный на то, чтобы «вернуть» церквям первоначальный вид[225]. Как следствие, Кижский погост претерпел резкие изменения – исчезли все обновления, сделанные в позднеимперскую эпоху и отражавшие, по мнению Ополовникова, классовое притеснение подлинной народной культуры:
«Местные купцы-благодетели и духовенство одели Преображенскую церковь в модный для того времени наряд тесовой обшивки, окрашенной в светло-желтый кричащий цвет, а деревянные кровли верха заменили железными – холодными и безжизненными <… > И сразу умолкла чудесная песня дерева – извечная, трепетная и волнующая; начисто стерлась скульптурная пластика и красота бревенчатого сруба, пропала чарующая прелесть чешуйчатых глав. Неповторимое создание онежских зодчих потеряло свой подлинный сказочный образ и стало похоже на заурядные деревенские церкви позднейшего времени»[226].
Доводы Ополовникова строились на предполагаемом контрасте между аутентичной природой памятника как «подлинной архитектуры» простого народа[227] и попытками буржуазии и духовенства в XIX веке лишить Кижский погост его аутентичности и подчинить своим классовым интересам. Враждебность к декоративным элементам, якобы скрывающим подлинные архитектурные формы, Ополовников позаимствовал из конструктивистских теорий своего учителя, в работе «Стиль и эпоха» (1923) призвавшего, как известно, к избавлению от избыточного архитектурного декора: «Архитектурные памятники, оголенные, очищенные от блестящей и поверхностной одежды, предстали во всей прелести и неожиданной остроте художественного аскетизма, во всей силе грубого и лапидарного языка простых, ничем не засоренных архитектурных форм»[228].
Очищение памятников деревянного зодчества от естественных и рукотворных наслоений стало главным направлением работы Ополовникова (ил. 3.4), а благодаря изданным им книгам прочно утвердилось в теории и практике архитектурной реставрации в СССР[229]. В работе 1975 года о реставрации деревянной архитектуры Ополовников подчеркивал, что основная задача его дисциплины – вернуть зданиям первоначальный облик, а все позднейшие изменения толковал как «искажения»: «Анализ и разностороннее осмысление природы, сущности и специфики искажения памятников деревянного зодчества становится первой и основной задачей разработки теоретических основ их реставрации. Сама же проблема искажений и наслоений таким образом становится коренной и главной проблемой всей методологии реставрации и в то же время остается самым существенным теоретическим камнем преткновения на пути к восстановлению подлинных художественных сокровищ деревянного зодчества»[230].
Ил. 3.4. Реставрационные работы по восстановлению Преображенской церкви. Между 1956 и 1959 годами. В верхней части фотографии видны отреставрированные фрагменты – деревянный лемех и некрашеные бревенчатые стены. В нижней части – облик церкви до реставрации: крытые железом купола и крашеная обшивка. Фотография любезно предоставлена Музеем «Кижи».
Однако не стоит думать, что сходство риторики Гинзбурга и Ополовникова в случаях, когда речь шла о форме, означало сходство их установок. Гинзбург стремился создать новые законы общежития, призывая каждого архитектора выступать «не декоратором жизни, а ее организатором»[231]. Форма имела для него значение постольку, поскольку выполняла некую функцию; его работа «Стиль и эпоха» написана в основном на материале промышленного дизайна, образцового в этом отношении. Ополовников же как специалист, ответственный за создание исторического ландшафта в виде музея под открытым небом, работал с совершенно иными функциями архитектуры. Церкви и дома, составившие музей «Кижи», должны были иллюстрировать историческую подлинность Карело-Финской ССР.
Тот факт, что церкви и дома как произведения народного зодчества строились и перестраивались с учетом их специфических функций, во внимание не принимался, так как официальная идеология была крайне враждебна по отношению к религии и пыталась перестроить патриархальный уклад жизни сельских общин. Ополовников говорил о деревянном зодчестве как о носителе культурных форм, восходящих к докапиталистическому периоду в истории России. В его трактовке эти формы воплощали якобы существовавшую прежде модель общежития, которая в XIX веке пала жертвой капиталистического развития и классового угнетения, сопутствовавших царскому режиму. Если Гинзбург хотел, чтобы социалистическая архитектура преодолела социальное отчуждение, то для Ополовникова старинное деревянное зодчество должно было преодолеть отчуждение историческое, перекинув мост между прошлым и настоящим русского / советского народа. Эта убежденность проскальзывает в любопытном сочетании трепета, с каким Ополовников смотрел на построенные в XVIII веке церкви Кижского погоста, и неоднозначного, чтобы не сказать явно неприязненного, отношения к третьему элементу ансамбля – колокольне, возведенной в 1874 году. «Нынешняя колокольня ‹…› построена не в традициях народного зодчества, „как красота и мера показывают“, а по проекту, составленному епархиальным инженером ‹…› А это значит, что ее архитектура не только полностью подчинена мертвящим канонам официально-охранительского православия, но и воплощает в себе общеэстетические нормы господствующей культуры того времени – эклектизм и псевдонародность. Черты упадка архитектуры здесь видны во всем»
