Вещная жизнь. Материальность позднего социализма - [36]
В «Земле карельской» угадывается несколько аллюзий на шедевр Александра Довженко «Земля» (1930) – начиная с названия и стремления воспеть новый гармоничный союз людей с природой и заканчивая пристальным вниманием к материальным основам национального характера[206]. Но если Довженко столкнул старое и новое, показав, как второе вытесняет первое в ходе неизбежного социального конфликта, то Рогожин, наоборот, прославлял историческое наследие традиций и восхвалял культурную преемственность. «Земля» построена на материалистическом понимании истории как классовой борьбы; «Земля карельская» запечатлела историю, застывшую в виде монументального архаичного пейзажа. Во внутренней рецензии Комитета по радиовещанию и телевидению, составлявшей один из этапов официального одобрения картины, а потому отражавшей скорее намерения правительства Карелии, чем реальное содержание фильма, подчеркивался сделанный в фильме акцент на органической связи между древней историей Карелии и ее индустриальным настоящим: «Прелесть некоторой патриархальности этих мест удачно сочетается с приметами сегодняшнего дня Советской Карелии»[207]. Однако по режиссерской версии сценария «Земли карельской» мы видим, что «приметы сегодняшнего дня Советской Карелии» занимают менее десяти процентов всего фильма, а остальное время зритель наблюдает карельскую природу, озера, традиционные ремесла, старинные деревянные постройки и местных жителей, изображенных в единении с идиллическим пейзажем:
«Раннее утро. Камера находится на вершине холма, с которого мы видим воды озера, искрящиеся под солнечными лучами. На противоположном берегу видна карельская деревушка. Волны плещут о камень. На прибрежном камне сидит мальчонка. На самом берегу стоит банька, от нее ведут в воду мостки. [Ср. картину Бориса Поморцева „Субботний день“ на ил. 3.3. – А. Г.] Мальчишка отталкивает от них лодку, в которой сидит белокурая девчушка. Нос лодки движется по воде. Мальчишка на корме с рулевым веслом в руках. Девочка на веслах»[208].
В фильме, демонстрировавшем, что специфика и идентичность региона и его жителей куда теснее связаны с неопределенным (а значит, мифологическим) прошлым, чем с якобы уже приближающимся коммунистическим будущим или даже социалистическим настоящим, индустриальные кадры служили всего лишь прикрытием. Индустриальным и урбанистическим сценам и пейзажам в картине отводилось только две минуты, несмотря на то, что ко времени создания сценария численность городского населения республики (490 516 человек) существенно превышала численность сельского (222 935 человек)[209]. Утверждение режиссера, что «Земля карельская» показывает Карелию «глазами человека, родившегося и выросшего здесь», лишь отчасти соответствовало действительности. На самом деле в фильме был представлен современный взгляд с его склонностью доминировать над пейзажем через вид сверху – многие кадры сняты с вершины холма, – то есть тип зрения, вызывающий ассоциации с типично мужской профессией летчика[210]. Этот взгляд едва ли принадлежит местному уроженцу, он скорее порожден городской советской современностью, как и фантазии о путешествии по стране в самодельном транспорте, о которых шла речь в первой главе. Поиски исторической подлинности в фильме, как и в других произведениях советской послевоенной культуры, были пронизаны, если воспользоваться выражением Уильяма Коннолли, «тягой к покорению» природы и разных народностей – к своеобразной форме господства, проявляющейся в стремлении превратить природный ландшафт в «набор эстетически привлекательных видов»[211] – в той мере, в какой пейзаж поддается эстетической оценке и освоению. В конце концов, для местных жителей «банька» – объект утилитарный, а не эстетический. Эстетизация и музеефикация народной деревянной архитектуры обусловлены претензиями центральной власти, стремящейся обнаружить в местном пейзаже историческую аутентичность, чтобы утвердить символический контроль над северными регионами СССР как бескрайним лирическим пейзажем – вопреки неоднородному этническому составу, трагической истории принудительного труда, суровому климату и каменистой почве, сопротивляющейся обработке[212].
Лиризм северорусского пейзажа, где таежная природа неизменно соседствовала с озерами и старыми деревянными сооружениями, определял политику реставрации и риторику защитников архитектурного наследия, постоянно подчеркивавших «органическую связь» между местной природой и традиционным зодчеством[213]. В послевоенные годы советское движение за сохранение объектов архитектуры переросло в процесс поддержания и конструирования лирических пейзажей ради эстетического наслаждения городской публики.
Александр ополовников и создание музея «Кижи»
На острове Кижи в Онежском озере находится один из крупнейших и самых известных в России музеев деревянного зодчества под открытым небом. Центром музея является Кижский погост, получивший статус охраняемого государством «культурно-исторического памятника» в 1920 году, хотя вплоть до 1936 года местной общине разрешалось использовать его церкви для богослужений. Во время Второй мировой войны погост не пострадал, но сразу после ее окончания в 1945 году правительство Карело-Финской ССР выделило средства на масштабную реконструкцию, чтобы не допустить разрушения архитектурного памятника. Решение о послевоенных реставрационных работах объяснялось намерением местных властей превратить Кижи в открытый для посещения музей. Кижи, значимый и знаменитый памятник архитектуры, лучше всего подходили на роль воплощения и символа духа Карелии, к тому же этот объект можно было использовать и в воспитательных целях – чтобы способствовать формированию региональной идентичности среди местного населения
В начале 1930-х гг. примерно шесть с половиной тысяч финнов переехали из США и Канады в Советскую Карелию. Республика, где в это время шло активное экономическое и национальное строительство, испытывала острую нехватку рабочей силы, и квалифицированные рабочие и специалисты из Северной Америки оказались чрезвычайно востребованы в различных отраслях промышленности, строительстве, сельском хозяйстве и культуре. Желая помочь делу строительства социализма, иммигранты везли с собой не только знания и навыки, но еще и машины, инструменты, валюту; их вклад в модернизацию экономики и культуры Советской Карелии трудно переоценить.
Настоящая монография представляет собой первую попытку исследования дипломатических отношений и культурных связей между Золотой Ордой и Египтом. Автор монографии анализирует причины, вызвавшие столь продолжительный и тесный союз между двумя странами, различными как как по своей культуре, так и по истории своего развития. Поводов для такого союза было несколько, причем важно подчеркнуть, что на всем протяжении рассматриваемого периода (от середины XIII до конца XIV в.) инициатива в поддержании дружественных отношений с Золотой Ордой, как правило (по крайней мере, до середины XIV в.), исходила от Египта, так как последний был не только заинтересованной стороной в этом союзе, но даже вынужден был искать политической поддержки в Золотой Орде.
В истории антифеодальных народных выступлений средневековья значительное место занимает гуситское революционное движение в Чехии 15 века. Оно было наиболее крупным из всех выступлений народов Европы в эпоху классического феодализма. Естественно, что это событие привлекало и привлекает внимание многих исследователей самых различных стран мира. В буржуазной историографии на первое место выдвигались религиозные, иногда национально-освободительные мотивы движения и затушевывался его социальный, антифеодальный смысл.
Таманская армия — объединение Красной армии, действовавшее на юге России в период Гражданской войны. Существовала с 27 августа 1918 года по февраль 1919 года. Имя дано по первоначальному месту дислокации на Таманском полуострове.
Книга вводит в научный оборот новые и малоизвестные сведения о Русском государстве XV–XVI вв. историко-географического, этнографического и исторического характера, содержащиеся в трудах известного шведского гуманиста, историка, географа, издателя и политического деятеля Олауса Магнуса (1490–1557), который впервые дал картографическое изображение и описание Скандинавского полуострова и сопредельных с ним областей Западной и Восточной Европы, в частности Русского Севера. Его труды основываются на ряде несохранившихся материалов, в том числе и русских, представляющих несомненную научную ценность.
Книга представляет собой исследование англо-афганских и русско-афганских отношений в конце XIX в. по афганскому источнику «Сирадж ат-таварих» – труду официального историографа Файз Мухаммада Катиба, написанному по распоряжению Хабибуллахана, эмира Афганистана в 1901–1919 гг. К исследованию привлекаются другие многочисленные исторические источники на русском, английском, французском и персидском языках. Книга адресована исследователям, научным и практическим работникам, занимающимся проблемами политических и культурных связей Афганистана с Англией и Россией в Новое время.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В августе 2020 года Верховный суд РФ признал движение, известное в медиа под названием «АУЕ», экстремистской организацией. В последние годы с этой загадочной аббревиатурой, которая может быть расшифрована, например, как «арестантский уклад един» или «арестантское уголовное единство», были связаны различные информационные процессы — именно они стали предметом исследования антрополога Дмитрия Громова. В своей книге ученый ставит задачу показать механизмы, с помощью которых явление «АУЕ» стало таким заметным медийным событием.
В своей новой книге известный немецкий историк, исследователь исторической памяти и мемориальной культуры Алейда Ассман ставит вопрос о распаде прошлого, настоящего и будущего и необходимости построения новой взаимосвязи между ними. Автор показывает, каким образом прошлое стало ключевым феноменом, характеризующим западное общество, и почему сегодня оказалось подорванным доверие к будущему. Собранные автором свидетельства из различных исторических эпох и областей культуры позволяют реконструировать время как сложный культурный феномен, требующий глубокого и всестороннего осмысления, выявить симптоматику кризиса модерна и спрогнозировать необходимые изменения в нашем отношении к будущему.
Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембриджского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собственные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей.
Представленный в книге взгляд на «советского человека» позволяет увидеть за этой, казалось бы, пустой идеологической формулой множество конкретных дискурсивных практик и биографических стратегий, с помощью которых советские люди пытались наделить свою жизнь смыслом, соответствующим историческим императивам сталинской эпохи. Непосредственным предметом исследования является жанр дневника, позволивший превратить идеологические критерии времени в фактор психологического строительства собственной личности.