Венок Петрии - [26]
«Вы мне не нужны, — говорит Чорович. — Все, что мне надо было, я уже узнал. Пущай теперича доктор Ешич перед судом отвечает. — Видал, все узнал! — Грех врачам заниматься такими вещами, какими занимаются одни мошенники и негодяи».
«Дак ведь, — говорю, — доктор Ешич ни в чем не виноватый».
«Пущай в этом суд разбирается, а я не буду. Я врач, а не милиционер».
«И кто же это вам, — спрашиваю, — так все хорошо рассказал?»
«Полексия, — говорит. — Полексия мне все рассказала. И мы все записали и подписали, как положено».
Подумать токо, откудова ей-то знать?
«А откудова, скажи, бога ради, — спрашиваю я его, — она-то может знать? Как-никак я была с Милияной все время, не она. Откудова ей знать про доктора Ешича?»
«Все она знает, — говорит Чорович. — Не хуже вас знает. Спрашивайте сами, ежели не верите. До свиданья».
И оставил нас в ожидальной. Ушел.
До свиданья так до свиданья. Что тут будешь делать?
Вышли мы с Витомиром из анбалатории не солоно хлебавши. В голове у нас все так перемешалось, что про то, как Полексия Милияну мяла, мы ни слова не сказали.
Что ж это будет, господи помилуй и спаси? Вот беда так беда! Как быть? Как доктору Ешичу в глаза смотреть? Молишь его помочь тебе по-человечьи, а опосля его милиция призывает.
А эта ведьма Полексия видал, что натворила. Ей-богу, никогда о таком и слыхать не слыхала. И в мыслях не держала, что такое может быть на белом свете.
Как вечор вернулись мы с Милияной из Брегова и в доме суматоха поднялась, она, понятно, струхнула. Переполошилась. Что она Милияне сделала и что с ей может быть, это ей известно, но зачем я-то здесь? С Милияной что будет, то будет, об этом у ей голова не болит. Но вдруг та мне все рассказала?
Сильно я ее, видать, напужала. Вдруг все выйдет наружу и милиция за ее возьмется?
Вот она и решила во что бы то ни стало вызнать, что за стенкой деется. Не дознается, конец ей придет.
А промеж их, я тебе сказывала, одна стена. И вот — а я про то ничё не знала — ежели взять кастрюлю, приставить ее дном к стенке, а к ей ухо приложить, все услышишь, ровно и стены нет. Как в телефон.
Знать бы мне об этом заране, я бы что придумала. К себе бы увела Милияну, что ли. Но я-то знать не знала.
Полексия так и сделала. Кастрюля, стена, ухо: все слыхать.
Всю ночь она слушала, что за стеной деется, и все услышала. Как я уложила Милияну в постель, и как приехал Витомир, и как ей посередь ночи худо стало, и как прибежал доктор Чорович. Слышала, что он делал и что нам говорил. И как грозился, слышала.
Тут, господи, она ишо пуще напужалась. Старик-то ведь сказал, что найдет того, кто с Милияной учинил такое. Слово дал, что в тюрьму засадит. Плохо дело. Милияна — раскидывала она умом — наверняка все ему скажет. Чего ей таиться? А не она, так я расскажу. Все и выйдет наружу.
Пропала ты, Полексия, ни за понюшку табаку. Поймали тебя, как лису в курятнике.
И понятно, как это завсегда с людьми бывает, она уж видела, как милиционер везет ее в Забелу. Сидит она с им в вагоне, а уж те двери, что снаружи легко открыть, а изнутри не откроешь, настежь распахнуты. Пожалте, госпожа Полексия. Ждем тебя, госпожа ведьма. И пока ты будешь там томиться в четырех стенах, эти здесь будут себе жить припеваючи.
Испужалась она, говорю тебе, до смерти. Но Полексия была б не Полексия, ежели б оставила все так, как есть.
Что делать, думает она. Я так просто не дамся. Держите карман ширше. Я вам покажу, где раки зимуют.
Пойду-ка, мол, я, придумала она, с утра пораньше в анбалаторию, да так, чтоб вас упредить. И скажу доктору Чоровичу, что все это учинил Ешич. Как оно и есть. Я же к этому делу никакого касательства не имела. Доктор Чорович знает, я у многих баб детей примаю, а к тому же он бреговских лекарей на дух не выносит, он мне поверит. И тогда посмотрим, кто кого.
Как решила, так и сделала. И вышло все, как она надумала, ей-богу!
Доктор Чорович рассказ Полексии принял за чистую монету. Как она сказала, он так все и записал. Не стал допытываться, откудова она про это прознала и могло ли чего быть по-другому. И кто знает, может, из-за той больницы он и рад был, что так получилось.
И все. Как записали, так и пошло в суд. Теперича и захочешь, назад не вернешь.
И вот идет день за днем, Милияна полегоньку поправляется, прошло время, и совсем поправилась. А там, глядишь, все мы в суд повестки получили.
Господи, думаю, что мне, несчастной, теперича с доктором Ешичем делать? Ни сном ни духом невиноватому человеку такую беду на голову обрушила! Как же я ему в глаза погляжу?
Думала, может, пойти к ему. А вдруг он разговаривать со мной не захочет? Вдруг и на порог не пустит: пошла вон, скотина! Ничё путного придумать не могу. Все ни к черту не годится.
И вот — то ли так сделать, то ли эдак, хорошо ли то, хорошо ли это — дождались, слава богу, и суда. А я так ничё и не придумала, так и не знаю, на что решиться.
Собрались мы в тот день в колидоре суда в Ш.
Сидим с Витомиром в сторонке. А наискосок супротив нас сидит Полексия.
И так и стреляет в нас глазами.
«Добрутро, Петрия», — говорит и вроде бы даже улыбается.
Доброе тебе утро, думаю, токо не здесь, а на кладбище, сука проклятая.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.