Великие заговоры - [52]

Кантакузин спокойно и мудро управлял делами. Время шло, и когда однажды он был вынужден с войском выступить в поход, Апокавк решил претворить в жизнь свои черные замыслы: убить регента, ниспровергнуть и заточить императора, заставить императрицу даровать ему высший пост в государстве. Заговор был раскрыт внезапно, за несколько дней до выступления. Апокавк, боясь гнева императрицы и Кантакузина, удалился в знаменитую башню Эпибату[65], которую сам загодя велел построить и снабдить всей необходимой провизией. Регент послал спросить у мятежника, каковы причины его безумного поступка, на что Апокавк отвечал, что страх перед личными врагами заставил его принять необходимые меры предосторожности, и добавил, что, видя себя со всех сторон беззаконно и несправедливо осуждаемым, ни за что не выйдет из своего убежища.

«Я очень хочу, — велел передать ему Еантакузин, — чтобы все распространяемые о вас слухи оказались ложью; но если вы и в самом деле изменили своему долгу, убеждаю вас, как можно скорее исправьте свою ошибку, ибо не стена, но одно лишь искреннее раскаяние спасет вас от немилости и заслуженной опалы».

Апокавк отвечал на столь мудрые замечания и советы насмешкой и вовсе не думал сдаваться. Когда же императрице было предложено взять Эпибату штурмом, она ответила: «Достаточно того, что он до конца своих дней остается в тюрьме, в которую сам себя заточил. Он будет наказан уже тем, что не сможет принимать никакого участия в делах управления страной, а это непереносимая пытка для такого честолюбивого человека».

И Апокавк так бы и сидел в своем добровольном заточении, если бы не вмешательство Кантакузина, добившегося для него прощения при условии, что того не будут видеть впредь в Константинополе. Гордый мятежник не выказал никакой радости при этом известии и отвечал, что не доверяет ни клятвам, ни обещаниям врагов, а потому сам позаботится о своем спасении, но короткое время спустя, сохранив те же мысли и чувства, переменил слова и даже сам просил позволения броситься к ногам императора и молить его о прощении, обещая быть всегда верным своему государю.

Но едва оказавшись на свободе, он тотчас забыл все клятвы и обещания и стал искать новых средств и путей для исполнения своих преступных замыслов. Он хорошо понимал, что должен привлечь к себе людей высокого положения, и прежде всего обратился к константинопольскому патриарху. Человек этот сам мечтал о регентстве и даже безуспешно домогался его. К тому же светская власть ему была милее церковной, которую он получил тоже благодаря поддержке Кантакузина. Так или иначе, но на благополучие своего благодетеля человек этот взирал с огромной и к тому же плохо скрываемой завистью. Апокавк, хорошо знавший характер и подлинные чувства патриарха, без труда склонил его на свою сторону, открыл все свои тайные планы и даже заставил принять на себя роль презренного доносчика.

«Вы имеете свободный доступ к императрице, — убеждал Апокавк презренного священника, — и нет никого, кто лучше вас смог бы внушить ей подозрения в отношении Кантакузина. Постарайтесь убедить государыню в том, что он задумал чудовищный план убить ее вместе с сыновьями и завладеть троном. Приложите все усилия, поднимите бурю, зароните ужас в сердце императрицы, чтобы под влиянием безумных страхов она тотчас велела убить нашего недруга».

И если не знать пагубного действия честолюбия, трудно поверить в то, что священник высокого ранга дошел до такого низкого и преступного коварства. Но брак дочери Апокавка на сыне патриарха тесно связал между собой двух заговорщиков.

Однако недостаточно было вступить в союз с патриархом, обретя себе в нем тайного единомышленника, — надо было найти еще многих других сторонников, и Апокавк их искал не только среди незнатных, но и среди людей очень высокого положения и происхождения, тайно и явно ненавидевших Кантакузина. Все заговорщики тайно собирались в доме патриарха, а для дискредитации противника открыто и поодиночке являлись к императрице и сообщали ей все новые и новые измышления относительно министра. Черный замысел был хорошо задуман, но пока не имел ожидаемого успеха. Императрица, хорошо знавшая верность своего министра, весьма неохотно слушала обвинителей и обращалась с ними так, что они сами вскоре раскаивались в том, что взялись за это дело.

Апокавк между тем не терял надежды и убеждал своих сторонников в том, что после уже предпринятых шагов пути назад нет. «Ваша гибель не за горами, — говорил он им, — если сейчас, в самый роковой момент, вы отступитесь от нашего общего дела. Думаете, вам позволят спокойно жить после того, как вы приложили столько усилий с целью погубить человека, облеченного всей мощью и полнотой верховной власти? Поздно, нам уже некуда отступать. Попробуем же преуспеть. Это все, что нам остается в подобных обстоятельствах».

Успокоив сторонников, Апокавк бросил в бой патриарха, до сих пор хранившего в отношении Кантакузина гробовое молчание, и глава константинопольской церкви направился во дворец с новым решительным обвинением. Азаний, тесть последнего, тоже готовился поддержать обвинение: так, оба явились к императрице, и патриарх заговорил в следующих выражениях: «Министр, которому вы так доверяете, мой старинный друг, а потому с глубокой печалью явился я обвинять человека, которому столь многим обязан. Однако даже признательность имеет свои границы и ее не следует причислять к добродетелям, когда речь идет о безопасности государя. Эта мысль и заставила меня предстать перед вами, чтобы открыто заявить, что Кантакузин очень коварен и опасен, задумав против вас и ваших детей преступление. Пора вам принять меры, которые подскажет ваша мудрость с тем, чтобы спасти себя, свое потомство и империю от гибели».