Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти - [15]
Сыпняк здесь — символ беспомощности человека, мимо которого проходят какие-либо события истории. Тема сыпного тифа вообще вторгается в литературу и поэзию, вызывая к жизни образы, которые сейчас звучат очень необычно: например, у А. Тарковского мы читаем такое описание природы: «Земля зачерствела, как губы, / Обметанные сыпняком»[51]…
К. Паустовский, который был свидетелем событий 1917–1919 гг. в Москве, тоже заразился сыпным тифом. В очерке «Пламенная Колхида» он воспроизвел содержание своей галлюцинации. Поразительно, как точно авторы — и Катаев, и Паустовский — могли воспроизвести содержание своих видений: они не только помнили их после выздоровления, но даже сумели детально рассказать об этом. Паустовскому померещился красноармеец в мятой грязной шинели, у него на голове была облезлая папаха из искусственной мерлушки. Морщась от боли, он разматывал заскорузлый от высохшей крови грязный бинт у себя на ноге. От ноги красноармейца шел тяжелый запах запущенной раны. «Ты зачем снимаешь перевязку, земляк?» — снова спросил Паустовский, но красноармеец опять не ответил и только показал глазами на стену рядом с собой. В бреду писатель «видит» на стене квадратный листок бумаги. На нем жирным шрифтом было напечатано: «Всем бойцам и гражданам, имеющим перевязки, надлежит немедленно снять оные под угрозой предания ревтрибуналу и ни в коем случае не возобновлять их до осмотра ран особой комиссией»… Когда писатель передал содержание сыпнотифозного бреда своему врачу, тот, обращаясь к медсестрам, сказал: «Вульгарный случай галлюцинации»[52].
Удивительно, насколько точно люди, пережившие сыпнотифозный бред, помнили детали своих ведений, даже «читали» в беспамятстве плакаты и надписи, чувствовали запахи, переживали особый эмоциональный опыт. Возникает вопрос: что если бы такой бред пережил художник? Есть и такой пример. Конечно, не стоит заявлять, что русский абстракционизм — плод сыпнотифозного бреда, но некоторая доля правды в этом есть. Василий Кандинский, также переболевший сыпняком, вспоминал, что в сыпнотифозном бреду он видел различные образы, краски, подчас что-то неопределенное, временами пугавшее художника своей смелостью. Кандинский писал, что ему снились картины, которые позже, выздоровев, он старался передать на холсте. «Раз в жару тифа я видел с большою ясностью целую картину, которая, однако, как-то рассыпалась во мне, когда я выздоровел», — писал мастер. Через некоторое время Кандинский создал полотно «Приезд купцов», потом «Пеструю жизнь», и, наконец, через много лет в «Композиции 2», как говорил сам художник, ему удалось выразить самое существенное этого бредового видения[53].
Знаменитый ученый В. И. Вернадский в начале 1920 г. также перенес сыпняк. Он так описал состояние сыпнотифозного бреда в дневнике. Примечательно, что Вернадский, несмотря на слабость и страдание, с научным любопытством воспринял видения, посетившие его. Ученый говорил, что в мечтах и фантазиях, в мыслях и образах ему интенсивно пришлось коснуться многих глубочайших вопросов бытия и пережить как бы его будущей жизни до смерти. «Это не был вещий сон, т. к. я не спал — не терял сознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далекого от происходящего. Это было до такой степени интенсивно и так ярко, что я совершенно не помню своей болезни и выношу из своего лежания красивые образы и создания моей мысли, счастливые переживания научного вдохновения»[54]. Вернадский обширно описал свои философско-религиозные переживания, так что именно сыпняк, как он говорил, приблизил его к «пониманию истины».
Для противников советского режима тиф стал еще одной чертой разрухи, «Божьей карой»: «Не велика радость пылать в сыпном тифу или под пощечинами чекиста!», — писал И. Бунин, покинувший Россию в 1920 г.[55] Для обычных людей сыпняк постепенно становился лишь одной из многочисленных трудностей наравне с голодом, холодом и другими проблемами повседневности. Но, встречая мемуары великих людей, переживших сыпнотифозный бред и в красках описывающих его, не устаешь удивляться тому, что, даже почувствовав дыхание смерти совсем близко, талантливые люди не жаловались, не роптали на судьбу за ниспосланные страдания, а использовали новый опыт работы сознания в своем творчестве. У В. Вернадского это стало частью концепции ноосферы, у В. Кандинского — органически вплелось в художественный мир, а Александра Грина (о нем мы расскажем чуть позже, но — да, алые паруса он увидел в сыпнотифозном бреду) обрело романтическую окраску и т. д. Мемуары переживших сыпной тиф — это грандиозный урок для последующих поколений, школа того, как принимать все тяжкие испытания, сохраняя при этом человеческое достоинство.
