Великанша - [39]

[12] Или вот так: «О, волшебница сада, явись на зов! Ночь окончилась — поспеши; в блеске шелка, в мерцании жемчугов по ступеням сойди в тиши, солнцем стань, златокудрая, для цветов, и томленье их разреши»[13]

Эмили пришла работать в Зал Поэтов с великими надеждами. Как и совет директоров музея, который, собственно, и выдвинул эту идею, она искренне верила, что поэзия не умерла. Как только люди поймут, что волшебные строки можно просто слушать, а не выискивать среди пыльных страниц, — да к тому же слушать из уст движущейся модели автора в полный рост, — они сразу ринутся в Зал Поэтов. И ни силы ада, ни высокие налоги не встанут на пути их похода в музей.

Но и сама Эмили, и совет директоров просчитались. Среднестатистического жителя двадцать первого века оживший Браунинг волновал настолько же мало, насколько и его стихи в книгах. Что же касается исчезающего вида литераторов, то свои поэтические блюда они предпочитали подавать традиционным способом и несколько раз публично заявляли, что вкладывать бессмертные фразы великих поэтов в уста анимированных манекенов — технологическое преступление против человечества.

Годами никто не заходил в Зал Поэтов, но Эмили всё также вдохновенно ждала посетителей за столиком у входа. И, пока не наступило утро, когда небо поэзии обрушилось, она свято верила: однажды кто–нибудь, оказавшись в украшенном фресками фойе, пойдет не налево, в Зал Автомобилей, и нс прямо, в Зал Электроприборов, а направо — по коридору, ведущему в её вотчину. Войдет и спросит: «А что, Ли Хант[14]здесь? Мне всегда хотелось знать, почему Дженни поцеловала его. Может, он расскажет?» Или: «Уилл Шекспир сильно занят? Давно мечтаю поговорить с ним о меланхоличном принце датском». Но годы летели, и кроме самой Эмили по правому коридору ходили только руководители музея, уборщики и ночной сторож. Понятно, что за долгое время она близко узнала каждого из поэтов и глубоко сочувствовала их невостребованности. В некотором смысле, у неё с ними одна судьба…

В то утро, когда небо поэзии рухнуло, Эмили, не подозревая о надвигающемся бедствии, совершала традиционный обход. Роберт Браунинг в ответ на её приветствие произнес обычное: «А утро к нам приходит в семь, холм блещет жемчугом–росой»[15]. Уильям Купер печально воскликнул: «Горько, горько все равно вблизи своих идти на дно»[16]. Эдвард Фицджеральд — немного нахально, как сочла Эмили — выпалил: «Неверный призрак утра в небе гас, когда во сне я внял призывный глас: «В кабак, друзья! Пусть бьет вино ключом, пока ключ жизни не иссяк для нас»[17]. Минуя его пьедестал. Эмили ускорила шаг. Она никогда лично не встречалась ни с кем из совета директоров музея и не имела возможности высказать свое мнение о присутствии Эдварда Фицджеральда в Зале Поэтов. Она не верила, что у него есть право считаться бессмертным. Да, это правда, свои пять переводов Хайяма он наделил собственными живыми метафорами, но разве это сделало его истинным поэтом? По крайней мере, не таким, как Мильтон или Байрон. И уж точно не таким, как Теннисон.

При мысли о лорде Альфреде Эмили зашагала еще быстрее, и две хрупкие розы румянца расцвели на её впалых щеках. Она не могла дождаться встречи и у слышать его сегодняшнее приветствие. Записи, скрытые внутри Альфреда, всегда звучали немного иначе — не так, как у других поэтов. Наверное потому, что лорд Альфред — новая модель. Хотя Эмили не любила думать о своих подопечных как о роботах.

Наконец она достигла священной территории и взглянула в молодое (все андроиды изображали поэтов в возрасте от двадцати до тридцати лет) и одухотворенное лицо. Доброе утро, лорд Альфред. — прошептала она.

Чувствительные синтетические губы сложились в почти человеческую улыбку. Неслышно включилась запись, рот приоткрылся, и Альфред заговорил:

Видишь, стало в саду светать.

И звезда любви в вышине

Начинает меркнуть и угасать

На заре, как свеча в окне[18]

Эмили прижала руку к груди. Слова, будто птицы, парили над заброшенным лесом её разума. Она была настолько очарована, что ей и в голову не пришло выдумывать очередную шутку о нелегком труде поэта. Она стояла молча, смотрела на фигуру андроида, и её душу переполняло чувство, похожее на трепет. Наконец она заставила себя двинуться дальше, автоматически здороваясь с Уитменом, Уайльдом, Уилсоном…

К удивлению, она обнаружила, что у стенда с технологическими экспонатами её ожидает куратор музея мистер Брэндон, поручивший ей в свое время управлять Залом Поэтов. Еще больше она удивилась, заметив в его руках толстенную книгу — мистера Брэндона никак нельзя было назвать увлеченным книгочеем.

— Доброе утро, мисс Мередит. — кивнул он. — У меня для вас хорошие новости.

Эмили сразу подумала про Перси Биши Шелли — у него часто случались проблемы с воспроизведением записи. Она несколько раз сообщала об этом мистеру Брэндону, советовала написать в компанию «49 Андроидс Инкорпорейтед» и заказать механизм на замену. Наверное, он получил ответ.

— Да, мистер Брэндон?

— Как вы знаете, мисс Мередит, Зал Поэтов всегда был нашей головной болью. Лично мне идея с самого начала казалась очень непрактичной, но я всего лишь простой куратор, и не мне принимать решения. Совет директоров пожелал видеть в музее андроидов, бодро декламирующих стихи — что ж, они их получили. Но теперь рад сообщить вам, что совет–таки взялся за ум. Даже они в конце концов поняли, что поэты, как и считают все современные люди, давным–давно мертвы. А Зал Поэтов…