— Ну, ладно. — Грузный председатель с трудом протиснулся из-за стола и, подойдя к двери, распорядился: — Пришлите ко мне Дяпаи.
Он опять сел за стол, задумчиво вертя в руках рекомендательное письмо.
— Не так все просто. Я мог бы задать вопрос, почему вы обратились ко мне, если вас ничто не привязывает к нашему селу, но я не спрашиваю вас об этом, потому что сам вижу… Люди предпочитают иметь дело с теми, чью родню знали до третьего колена. А если уж приходится работать бок о бок с чужаком, то желательно, чтобы он заявился к вам не прямиком из тюрьмы. — Лицо Агоштона дернулось, но председатель, успокаивая его, махнул рукой: — Погодите, я не собираюсь вас обижать…
— Дядя Деметер, — несмело вмешалась Жофия, — об этом не обязательно знать другим.
— Конечно, это тоже выход из положения, Жофика. Но я-то ведь знаю. И если он устроит тут какую-нибудь заваруху, то спрос будет с меня: с какой стати навязал нам этого…
— Товарищ председатель… — принялся клятвенно заверять мужчина. — Да я сроду больше… никакой заварухи… ни за что на свете…
Ввалился Дяпаи в очередном клетчатом пиджаке. Глаза в красных прожилках, лицо багровое и одутловатое от ночных возлияний. Поздоровавшись за руку с председателем, он удивленно уставился на вдову, скинувшую свой траур, и незнакомого интересного мужчину.
Деметер Реже прикрыл своей огромной пятерней рекомендательное письмо.
— Ты мне все уши прожужжал, будто тебе грузчиков не хватает. Даю тебе работника, вот…
Агоштон встал, вежливо поклонился:
— Агоштон Чер.
Дяпаи переводил недоумевающий взгляд с мужчины на Жофию и обратно. Соображал он с перепоя туго, но когда до него дошло, что эти двое находятся тут не случайно, лиловые прожилки на скулах проступили еще ярче, а взгляд потемнел.
— Когда выйдете на работу? — резко спросил он.
После неторопливой, по-домашнему спокойной речи председателя этот резкий тон полоснул, как удар бича.
Агоштон инстинктивно втянул голову в плечи:
— Со следующей недели.
— Мы начинаем с шести утра, — прохрипел Дяпаи и, клокоча от ярости, выскочил вон. Даже председатель недоумевающе уставился ему вслед.
Должно быть, желая сгладить грубость бригадира, председатель протянул Агоштону руку и вернул ему рекомендательное письмо.
— Ну что ж, молодой человек… научитесь сами уважать себя, тогда и другие вас уважать станут… А формальности уладьте в бухгалтерии.
Агоштон уехал взять расчет с прежней работы и сняться с квартиры. Жофия понимала, что надо как-то объяснить родным, но у нее не хватало духу отправиться к свекрови. Она радовалась двум дням отсрочки, поскольку на субботу-воскресенье в помощи свекрови не было нужды и та оставляла Жофию в покое. Но в понедельник, возвратясь с работы, она застала свекровь в мрачном настроении. Детишки играли в песке, а старуха, сидя подле них, чинила спортивный костюм.
— Целую руки, мама, — поздоровалась Жофия с наигранной легкостью. — Как себя чувствуете?
Свекровь, облаченная в черное платье, пожала плечами. Лично она носит траур и снимать его не собирается.
— Идет тебе эта голубая кофточка, — язвительно заметила она. — Давно ты ее справила?
— Жара в теплицах сорок градусов, мама, — попыталась было оправдаться Жофия. — В черном платье свариться можно.
— Не от черного платья тебя в жар бросает… — проворчала Буркалиха.
Сознание собственной вины придало Жофии дерзости.
— Может, вы что прослышали обо мне, мама? Тогда так прямо и скажите!
Буркалиха опустила на колени рукоделие.
— Якобы ты спуталась с каким-то чужим мужиком!
— А если и спуталась? — спросила Жофия.
Буркалиха сочла за благо не принимать ее слова всерьез.
— И то верно, возвести напраслину на одинокую женщину — дело нехитрое… Стоит с вечера кому в доме припоздниться, или ночью с пьяных глаз кто стукнет у калитки, а народ уж и рад стараться наплести бог весть чего, уж я-то знаю… А ты, дочка, не давай пищи злым языкам. К чему до срока траур снимать?
— Но это правда, мама, — сказала Жофия, зная, что сейчас на нее рухнут небеса.
Буркалиха застыла.
— Правда?
— Правда.
— Уж не тот ли это мужчина, что в четверг вечером тебя дожидался?
— Он самый. А что, разве он вам не по нраву пришелся? Вы ведь тоже с ним разговаривали.
— Разговаривать-то разговаривала, но не знала, что у вас до этого дело дошло… Никак ты и на работу его устроила?
— И на работу устроила.
Буркалиха вскочила на ноги; красный спортивный костюм, ножницы, нитки, вырезанная заплатка — все попадало у нее с колен.
— Как ты можешь? Ведь еще и году не прошло! Что люди скажут?
— Мама! — усмирила ее Жофия. — Я своему мужу смерти не желала. Уж вам-то хорошо известно, что я чуть не помешалась с горя. Но если так случилось, то не оставаться же мне на всю жизнь одной. Этого мне не вынести, да и люди не вправе от меня этого требовать. Я молодая и не хочу погребать себя заживо. Я жить хочу, и на любовь я имею право!
— Гуляй, коли приспичило, но не на глазах у всего села! — грубо оборвала ее Буркалиха. — Не боишься брать грех на душу, так путайся с кем угодно, лишь бы никто не знал! Избавь нас от этакого позора! Что люди скажут: моя невестка — распоследняя шлюха?
— При чем тут позор, мама? — улыбнулась Жофия. — Я не собираюсь делать из этого тайну. Я люблю этого человека, и мы будем жить вместе.
