— Как вы сюда попали? — невольно вырвался у нее сочувственный вопрос.
Мрачный взгляд мужчины с благодарностью обратился к Жофии.
— Мне удалось получить здесь работу.
— У вас нет никакой специальности?
— Есть…
— Какая же?
— Я переплетчик.
— Так… в чем же дело?
— Не устроишься по специальности. Тут нет типографии.
— Ах, вон что… — женщина замолчала, не зная, что еще сказать. Они смотрели друг на друга, взгляд мужчины обжигал ее, и она потупилась; так веки невольно смыкаются, если поблизости внезапно вспыхивает пламя. Телу под черным вдовьим платьем сделалось нестерпимо жарко.
— Кто у вас умер? — услышала она голос мужчины.
— Муж, — ответила Жофия, но тут появился Мароши, завел мотор, и Жофия, долгим взглядом простясь с загадочным мужчиной, уселась в кабину. Когда машина тронулась, она почувствовала, как в душе ее что-то оборвалось и разматывается, будто клубок ниток, а конец той нитки остался в руках у бледного мужчины.
Дни ее заполнились томительным ожиданием, когда придет пора в очередной раз ехать туда с цветами.
Вторая встреча внушила ей надежду. Она поймала себя на том, что на все — в том числе и на себя самое — смотрит глазами того мужчины.
После третьей встречи она уже много знала о нем — но еще больше оставалось ей неизвестным. Она знала, что мать его живет в Вамошсигете, в селе по соседству с Пюшпёкваром. Сам он устроился было на работу в Сегеде, но его уволили. В Пюшпёкваре и предприятий почитай что никаких, да и строительная лихорадка обошла его стороной; текстильной фабрике, спиртзаводу, авторемонтной мастерской и на бойне требуются только квалифицированные рабочие. Так и попал он в похоронную контору… Такой интересный мужчина — и неженатый… почему бы это? Может, пьет или равнодушен к женскому полу как таковому? И с какой стати было учиться на переплетчика, когда родом он из окрестностей Пюшпёквара, где не то что типографии нет, но даже газета и та не издается? Узнать бы, что это за учреждение такое чудно́е, где он в Сегеде работал: поначалу кожа у него была болезненно белая, а на кладбищенском солнцепеке смуглеет прямо на глазах! Интересно, за что его уволили и почему взяли на работу только в похоронную контору, когда грузчиков везде не хватает — и на текстильной фабрике, и на бойне?.. Все дни ее до отказа были заполнены этими волнующими вопросами. И ни на один из них Жофия не могла найти ответа; все существо ее пребывало в смятении, и взбудораженность эта наполняла ее чувством какого-то страха и счастья одновременно. «Тронулась я, что ли?» — корила она себя в минуты отрезвления, а при этом как бы со стороны — глазами таинственного мужчины — присматривалась к себе: как она выглядит, поддавшись увлечению. Мужчину звали Агоштоном. Агоштон Чер.
Накануне очередного выезда в похоронную контору к ней зашел Деметер Реже, председатель кооператива, человек рассудительный и отзывчивый: в село приезжает делегация советских колхозников, хорошо, если бы среди встречающих была хоть одна женщина. Отказать председателю было неловко. Это оказался самый мучительно долгий день в ее жизни. На собственном опыте познала Жофия, как непримиримы друг с другом любовь и время и насколько изнурительно прислушиваться к тому, что творится внутри, в твоей душе, а внешне ничем не выдавать своих чувств. К вечеру, когда она, вконец измученная, избавилась от множества улыбчивых, раскрасневшихся от выпивки физиономий, от множества деликатно отстраняемых мужских рук, от бесконечного поднимания своей единственной и недопитой рюмки и вырвалась домой, она даже не удивилась, застав в кухне Агоштона, а лишь испытала безмерное облегчение.
Агоштон вел задушевную беседу со свекровью, которую величал уже тетушкой Мани, а старуха внимала ему с самозабвенным интересом человека, вдруг преисполнившегося сознанием собственной важности. Младшенький внучек уснул у нее на руках, а ей и невдомек было уложить его в кроватку. Габорка ползал по кирпичному полу со своим заводным автомобилем; а ну как малыш простудится? Хоть и лето, зато на дворе уже вечер. В Жофии вспыхнуло раздражение, которое она всегда была вынуждена подавлять, понимая, что во многом зависит от свекрови: что ей нужно здесь, этой старой карге?
— Агоштон хочет устроиться на работу в нашем кооперативе, — сообщила Буркалиха тоном заступницы. — Я ему говорю, что председатель для нас — свой человек, и дом нам достроить помог, да и тебя привечает. Если ты замолвишь словечко, то все уладится, и Агоштон переберется сюда на работу.
— Ясное дело — уладится, — со счастливой улыбкой ответила Жофия, а затем, извинившись, занялась делами: выкупала и уложила ребятишек, смыла и с себя множество жадных мужских взглядов, налипших за день, после чего улыбнулась в зеркало своему отражению. Накинув халат, она вышла на кухню и приветливо сказала: — Не сердитесь на меня, Агоштон, и вы, мама, но я так устала… Завтра я поговорю с председателем.
Пока Буркалиха собиралась — укладывала в сумку смородину, зеленую фасоль и молодую картошку, — Жофия улучила момент, чтобы шепнуть расстроенному мужчине:
— Я бы попросила вас потом вернуться, но вы, чего доброго, подумаете… будто я и с другими так… сразу… а я ни с кем, кроме мужа…