Жофия закрыла за ним дверь, погасила свет во всем доме, прошла на застекленную веранду, села в кресло и стала ждать. Перистые облака то густо застилали небо, то рассеивались, давая выглянуть полумесяцу.
Со стороны сада мелькнула длинная тень, и кто-то легонько стукнул в стеклянную дверь.
— Я убил человека, — сказал мужчина и вытащил руку из-под ее головы, не дожидаясь, пока она сама оттолкнет его. Жофия не шелохнулась. Она была счастлива. Его объятия раскрыли перед нею новый мир, о существовании которого она догадывалась, хотя ей и не доводилось прежде его изведать. Женщина расслабилась телом и душою, и тяжелый смысл слов просто не воспринимался ею. Убили человека, родили человека — разницы она не ощущала. А ее мужа тоже убили?.. Тот машинист паровоза, выходит, тоже убил человека?..
— Расскажи мне, — попросила она.
— Мне было восемнадцать лет, — мужчина выговаривал слова четко, ясно. — Я поссорился в корчме с лучшим своим другом, и он, и я — оба мы были выпивши, я выхватил нож и ударил его. Он умер.
Тишина сделалась весомой и плотной. Луны не было видно, она скрывалась за домом, и в отсвете ее угадывались контуры узорчатой решетки изгороди и сосны в саду.
— Десять лет я отсидел в Сегеде, — продолжил мужчина. — Шесть недель как освободился… Вот нигде и не могу устроиться на работу.
Жофии все стало ясно: так вот почему он не похож на других! Вот она — тайна, которая придает трагический изгиб бровям, линии рта, делает запоминающимся каждый его взгляд, каждое слово. Господи, сколько же ему пришлось выстрадать!.. Она не отодвинулась от Агоштона и чувствовала тяжелое биение его сердца. Даже вроде бы слышала, как оно стучит. Но вот удары сделались громче; Жофия удивленно подняла голову. Не сразу догадалась она, что это за звук: стучат в дощатую калитку. Неужто опять этот мерзавец?..
— Что это? — спросил рядом с ней мужчина.
— Ничего, — ответила она с бессильной злостью. — Стучится кто-то.
— Кто? — удивился мужчина. — И зачем?
— Не знаю, — стыдясь, ответила она. — Какой-нибудь пьяный. С тех пор как одна осталась, часто пристают.
— Прогнать его? — Тело мужчины напряглось.
— Да ну его… Надоест стучать — сам уйдет.
Вскоре действительно стук прекратился, долетали какие-то обрывки звуков, а потом улица совсем стихла.
— Я получил расплату сполна, — тихо проговорил мужчина. — Мне его лицо до сих пор снится… Стыдно жить, стыдно дышать, когда он мертв… Даже матери родной я опостылел… — Настало тяжелое молчание, а потом он едва слышно продолжил: — Мне хочется снова вернуться к людям. Поможешь мне?
Жофия прижалась к его руке и беспомощно прошептала в ответ:
— Я полюбила тебя.
Рука мужчины налилась жизненной силой, Агоштон судорожно стиснул женщину, и это было не просто объятие, а отчаянная попытка ухватиться за опору.
— Давай никогда больше не говорить об этом! — взмолился он. — Никогда больше! Обещаешь? Мне и без того больно!
На следующее утро они вдвоем отправились в контору сельхозкооператива. По пути Жофия отвела малышей в ясли и с ужасом заметила, что взгляды всех встречных подолгу задерживались на ней. Может, удивлялись, что она не в трауре: сегодня к черной юбке она надела серую блузку.
Председатель Деметер Реже в растерянности второй раз перечитал рекомендательное письмо офицера-воспитателя из сегедской тюрьмы. «Старательный… дисциплинированный… спокойный… за десять лет ни разу не подвергался взысканию…» Мать родная, десять лет! «Глубокое раскаяние… все условия, чтобы вновь стать полезным членом общества… Обращаемся за поддержкой к компетентным организациям…»
Уткнувшись в бумагу, председатель украдкой разглядывал сидящую перед ним пару. Жофика влюблена, но стыдится своего счастья и полна опасений за будущее своего избранника. А во взгляде мужчины — затаенный страх, будто он постоянно ждет пинков и ударов. Он явно истосковался по доброму отношению и благодарно откликается на каждое проявление симпатии. Суровое лицо его смягчается всякий раз, когда он, не поворачивая головы, исподтишка бросает взгляд на Жофию. Обоим в жизни не повезло… вот они и потянулись друг к другу.
Отложив бумагу, председатель посмотрел прямо в глаза Агоштону. Он взял себе в привычку не сводить взгляда с лица собеседника все время, пока идет разговор; люди почти не решались лгать ему.
— За что вы отсидели?
Мужчина ждал этого вопроса, и все же взгляд его дрогнул:
— За поножовщину.
— Десять лет?..
— Десять.
— Уложили его насмерть?
— К делу примешали политику, — пояснил мужчина.
— Тогда понятно. — Председатель заметил, как Жофия вздрогнула от неожиданности. — Давно вы знакомы?
Жофия уловила укор в его вопросе.
— Пять… нет, четыре недели, — вспыхнула она. — Почти четыре недели, — упрямо повторила она. Уж кто другой, а председатель лучше помалкивал бы. Прожив с женой восемнадцать лет, он бросил ее ради молодой потаскушки, которая прижила незаконного ребенка от какого-то итальянского туриста и каждый месяц получает алименты из Турина — пятьдесят тысяч лир, это всему селу известно. Однако у председателя и в мыслях не было упрекать женщину.
— Можешь поручиться за него?
— Да, — решительно ответила Жофия.
