Василько и Василий - [4]
Бой то затихал, то возобновлялся, а мороз крепчал да крепчал. Лошади, телеги, оружие, одежда, лица — покрывались пушистым инеем. О холоде думать было недосуг — ружья палили, храпели и бились о мёрзлую землю раненые лошади, кричали раненые люди.
Атака за атакой. Атака за атакой. И последняя — уже при звёздах…
КУЛЕШ
С ночью пришла тишина.
Казаки ставили табор, стрельцы разбивали шатры и палатки. Кашевары жгли костры, варили кулеш. Горячая еда — добрый помощник против мороза.
Кулеш казаки с собой возили в мешках. Разваренное пшено, залитое топлёным салом с жирушками, и летом не портилось.
Стоит вскипятить воду да положить в котёл кусок кулеша — вот тебе сразу и суп и каша.
Василий с Васильком ели кулеш из одного котла. У Василька ложка серебряная, добытая в лихом набеге на крымский город Перекоп, — отбивали угнанных в неволю украинских детей и женщин. А у Василия ложка золотая. На самом-то деле деревянная, но при свете костра она как жар горела. А главное — такая ложка рта не обжигает.
— Добрый кулеш? — спрашивал Василько.
— Дюже добрый! — отвечал Василий. — Мне теперь мороз нипочём.
МОРОЗ
Василько с Василием лежали в снежном окопчике. Была их очередь охранять спящий табор.
Ночь безлунная, от сильного мороза в воздухе стояла белёсая мгла.
— Василько! — шепнул Василий. — Чуешь? Будто что-то землю скребёт. А земля будто бы вздрагивает!
— Ккаккая ззземля! Это я трясусь! — ответил Василько. — Ноги, как деревяшки.
— Что же ты молчал, чудак!
Стащил Василий холодные кожаные сапоги с ног Василька, дал ему свои валенки. Васильковы сапоги Василию тесны, но ради друга и потерпеть можно. Расстегнул стрелец шубу, укрыл ею казака. Ожил Василько, а оживши, уши насторожил:
— А ведь, правда, земля будто бы вздрагивает. Схожу-ка я поглядеть, что там враг затевает.
И в степь уполз.
Василий ждать устал, так долго Василька не было. В тесных сапогах ноги у него быстро закоченели. Пришлось сапоги снять, а ноги снегом натереть.
Наконец явился казак. Сразу же поменялся с Василием обувкой. О том, что видел в степи, сказал коротко:
— Пушки поляки ставят.
Командиры посовещались и решили утра не дожидаться. Разгородили в одном месте забор из саней, и вылетела в степь казачья конница. Пушкарей порубили, пушки, как могли, попортили, порох и заряды с собой увезли.
ХИТРОСТЬ ШЕРЕМЕТЕВА
Едва рассвело, бросились враги на табор. Лучше в бою погибнуть, чем замёрзнуть. У непривычных к зиме крымцев десять воинов за ночь закоченело до смерти.
Неистово наступали татары.
И вдруг из табора ударили пушки.
Удивился гетман Хмельницкий:
— Откуда?! Мы пушки в Белой Церкви оставили!
А воевода Шереметев улыбается:
— Большие оставили, а те, что поменьше, мы в санях под сеном везли. С пушками на душе легче.
— А ты — хитрец! — улыбнулся суровый Хмельницкий. — С таким в товарищах воевать надёжно. Может, в пушках твоих наше единственное спасение!
Весь день шёл бой. Теряли воинов наступающие, но и осаждённые тоже несли большие потери.
Вечером Хмельницкому доложили: дрова у кашеваров на исходе. Завтра кулеша будет не на чем сварить.
Собрали казаки раду — общий казачий совет. Русские воеводы и часть стрельцов тоже пришли…
— Помощи нам ждать не от кого, — сказал гетман тяжкую правду. — Гонцов, каких мы вчера послали, враги изловили. Вон их головы на пиках перед табором. Стоять нам здесь невозможно. От мороза все перемрём. Выход один — пробиваться назад к Белой Церкви.
— Верно! — сказали казаки, но воевода Шереметев возразил:
— Идти обозом невозможно. У врагов наших сильная конница, нас вырубят. Мы сильны пушками, а пушки на ходу будут нам не защита, а только обуза.
— Таборы не только нам, но и дедушкам нашим верно служили, — сказал гетман. — В таборе казак вдвое сильней.
— У русских в обычае такой войны нет, — всё ещё сомневался Шереметев. — Как это табором идти?
— А очень просто, — объяснил Хмельницкий. — Поставим сани в два-три ряда с обеих сторон. Войско между саней и пойдёт.
— Но такую оборону легко прорвать!
— Прорывают, — вздохнул гетман, — Но дальше оставаться в поле нельзя. Уже многие обморозились. И надежды — никакой. А когда пойдём к дому, не только люди — лошади станут веселей.
Кто-то из казаков крикнул:
— Эй! Не робей! Бог не выдаст — свинья не съест!
ТАБОР
Глубокой ночью казачий табор ожил, выстроился, двинулся в путь.
Впереди грянул залп пищалей, захлопали одиночные выстрелы, зазвенел металл о металл — голова табора пробивала и пробила кольцо окружения.
Враги не думали, что Хмельницкий осмелится идти напролом по голой степи. Дрожащее в продуваемых, промороженных шатрах войско было поднято и брошено в ночной бой.
Табор двигался медленно. Он ведь раздался вширь, сани тащились по целине. Оглобли задраны кверху. Лошади не спереди, как всегда, а внутри табора.
Василий с Васильком, со стрельцом дядькой Харитоном, с бывалым запорожцем Гмырей ехали в санях, прикрывавших табор с тыла. Сани здесь поставлены были в восемь рядов, по три в ряду. Их накрепко связали между собой. Десять стрельцов и десять казаков сидело в санях.
Бой шёл впереди. Там и полыхало, как в грозу, и гремело. Побитый враг чёрными тенями откатывался в ночь, и было в его повадках — волчье.
