Василий Темный - [14]

Гавря повсюду сопровождал князя. Особенно, когда Борис уезжал к какому-нибудь удельному князю. С высоты седла Гавря разглядывал новые места и задумывался, как же велика Русь.

А возвратившись в Тверь, непременно разыскивал Нюшку, рассказывал, что повидать довелось.

Нюшка только ахала, приговаривала:

– Ужли, Гавря, там не конец света?

– Сказываешь такое, кто доедет до края света? Я ведь те сказывал, там край земли. Ну может, где степь ордынская, но я там, Нюшка, еще не побывал.

– И не езди, Гавря, там, в Орде, тя замучают.

– Коли князь отправится в татары, то и я поеду. А ты за меня молиться будешь.

– Наговорил ты, Гавря, спать не буду. Ты мне ноне как брат мой старшой, какого ордыны в набег зарубили.

– Ладно, Нюшка, послушаю тебя. Но коли князь повелит, как быть? То-то!

На третий день поста митрополичий возок на санном полозе подъезжал к Звенигороду. Звенигородский махальщик, взобравшийся на вершину дерева, знак подал, и тотчас же скорый отрок оповестил князя Юрия.

Не успел возок подкатить к княжескому крыльцу, как Юрий Дмитриевич уже дожидался в просторных сенях митрополита. Чернец распахнул дверцу крытого возка, помог Фотию выбраться и, поддерживая старого митрополита, помог дойти до сеней.

Князь принял благословение владыки, промолвив:

– Приезду твоему рад, владыка. Почто обременил себя столь долгой дорогой?

Они прошли в трапезную, но прежде чем сесть за стол, Фотий скинул шубу на руки отроку, помолился. Помолился и князь.

Уже за столом Юрий Дмитриевич вопрос повторил:

– Почто тревожил себя, владыка?

Стряпуха внесла поднос с хлебом, чаши, блюдо с рыбой вареной, миски с капустой квашеной и грибами солеными, да жбан с квасом хлебным.

Митрополит пожевал ломтик хлеба с капустой и грибочком, запил квасом и только после того вступил в разговор.

– В тревогах и заботах живу, князь Юрий. Отчего ты не приехал в Москву, когда бояре государю молодому присягали?

– Ты, владыка, сам и ответил на вопрос свой. Молод племянник мой летами, чтоб я присягал ему. Разве ты, владыка, не помнишь, какую ряду держали князья испокон веков? Старший в роду наследует великокняжеский стол. Так почто ты, владыка, меня к унижению клонишь?

– Сын мой, ты забыл слова Господа, кесарево кесарю, а Божье Богу. Волей покойного князя юный Василий на великое княжение посажен.

– Нет, владыка, я в истину верую. Не поеду в Москву племяннику кланяться. Я старший в роду, и те, митрополит, паству наставлять мне в службу.

– Ох, князь Юрий Дмитриевич, упрям ты и своеволен. Ужли, сын мой, не в понятии ты, до чего довели Русь княжьи распри? То вы с Тверью грызлись за великое княжение, кому удельную Русь собирать, теперь вот друг другу горло норовите перегрызть. А того не видите, что Литва нас под себя подминает.

– Ты, владыка, меня не совести. В прежних злобствованиях московских и тверских князей вини, в сегодняшних зри в корень, в устав наш княжеский, родовой.

Фотий поднялся, встал грозно:

– Бог те судья, князь Юрий, но не я.

Надев поверх рясы шубу, вышел из дворца, с помощью чернеца влез в возок, кинул коротко:

– Домой!

* * *

В полночь с полдороги ездовые остановили коней. Завыл ветер, неожиданно налетел ураган. Он поднял с поля последние снега, выл и ломал в лесу деревья.

Чернец, сопровождающий Фотия, заглянул в возок, прокричал:

– Перестоим, переждем, ино с пути собьемся!

Фотий слушал, как порывы ветра били в стены возка. Казалось, вот-вот опрокинут. Митрополит молился, а мысли уносили его туда, в далекую юность, когда вот такая буря поднимала пески, засыпая монастырь.

Ветер унялся, защелкали бичи ездовых, и возок тронулся. Митрополит задремал, и снилось ему, будто он там, в монастыре, слушает службу на родном греческом языке. Пахнет ладаном и горят свечи, освещая лики святых.

Сон прервали крики, громкие разговоры. Возок остановился, и чернец, открыв дверцу, сказал:

– Владыка, князь Юрий гонца шлет, просит воротиться.

Всю дорогу в Звенигород, пока усталые кони тащили возок, митрополит думал, что заставило князя Юрия изменить свое решение. И только въехав в город, понял. Ветер согнул крест на колокольне. Верно, князь посчитал это дурным предзнаменованием.

В тот же день Юрий Дмитриевич и митрополит урядились, что через год спор о великом княжении они перенесут на усмотрение ордынского хана.

Глава 7

Филин гикал, плакал малым дитятей, не давал Гавре покоя. Не спал и великий князь Борис. Отроки из молодшей дружины уже и криком и стуком пытались спугнуть филина, но он на минуту умолкал и снова гикал.

Вот так же плакал филин над крышей Вильненского замка, когда в нем жил Борис. Тогда он накликал тверскому князю кабальные условия договора, ну а что означает этот плач филина?

Борис поднялся, разбудил спящего у двери гридня, велел зажечь свечу, а сам подсел к столу.

Свеча в серебряном подставце горела ровно, и воск плавился, стекая тонкими струйками.

Скрипнула дверь, вошла Анастасия в белой сорочке. Поверх нее красное платье, расшитое шелковой и золотой нитью. Голову княгиня прикрыла повойником. Села на краю кровати:

– Спать проклятая птица не дает, – пожаловалась, – едва задремлю, кричит. Да так жалобно.

– С утра пошлю гридней, пусть гнездо поищут, разорят.