Ваша честь - [109]

– Докажите, что мой друг невиновен; пусть пересмотрят дело, даже не знаю, как вам сказать…

Адвокат вздохнул и умолк. Ему не хотелось ни ранить этого юношу, ни портить отношения с его семейством. Однако именно сейчас…

– В настоящее время я очень занят. Я сосредоточен на деле важнейшего характера, и у меня каждая минута на счету.

– А я, к превеликому несчастью, никуда не спешу. – И, говоря это, Нандо думал об Андреу, кончившем свои дни на виселице из-за того, что его приятель в дальних краях волочился за крестьяночками да писал никому не нужные письма. – И знаю, что продлится это долго.

– В этом нет ни малейшего сомнения. Машина правосудия работает медленно.

– А в этом случае будет работать еще медленнее. Поскольку им придется признать свою ошибку.

– Да, да… – нетерпеливо перебил адвокат, у которого было полно дел.

– Добиться этого будет очень трудно: именно сегодня я уже обсуждал свою просьбу с председателем Верховного суда.

– Ах вот как? – навострил уши адвокат.

– Да. И он дал мне понять, что моя цель полностью противоречит его интересам.

– Вы рассказали ему, что хотите добиться пересмотра дела мадам де Флор?

– Да. И ему это пришлось совсем не по вкусу.

– И… как вы его нашли? Как самочувствие дона Рафеля?

– Как самочувствие? Да кто его разберет. Я в первый раз в жизни с ним разговаривал; я не был с ним знаком до сегодняшнего дня. Нервный какой-то. – Сортс улыбнулся. – И в каком-то смысле мне показалось… Так, пустяки.

– Расскажите, расскажите, – подбодрил его адвокат.

– Да нет, мне просто показалось, что мое намерение добиться пересмотра дела его глубоко задело. Глубочайшим образом.

Адвокат Террадельес откинулся назад на спинку стула и стал, по своему обыкновению, вертеть в руках перо. Он улыбнулся и встал, давая Сортсу-младшему понять, что они еще вернутся к этому вопросу.

– Нервничает, стало быть, его честь, – заметил он на прощание.

И, глядя визитеру вслед, прикидывал в уме. О да, он был весьма заинтересован в том, чтобы заняться пересмотром дела мадам де Флор! Даже если считать его заранее проигранным, главное – тут можно было открыть новый фронт для лобовой атаки этой крысы дона Рафеля.

С точки зрения моральных принципов адвокат дон Антони Террадельес не особенно отличался от дона Рафеля: за годы, проведенные в скитаниях по коридорам Верховного суда, он досыта насмотрелся на человеческие невзгоды, и это притупило его чувство сострадания: так, уже не трогает врача страдальческая гримаса больного. Не потому, что очерствело его сердце: эта непроницаемая оболочка – единственная возможная защита от нескончаемых приступов чужой боли. Дону Антони Террадельесу было ясно, что момент следует ловить, а служебное положение существует для того, чтобы им пользоваться. Это он прекрасно понимал. Единственное, что отличало его от дона Рафеля, так это то, что дон Рафель был наверху, а пока он наверху, всем остальным дорога туда заказана. А еще, три года назад, дон Рафель заставил его пойти на попятный в одном выгодном спекулятивном дельце (речь шла о закладе и продаже имения), которое принесло бы адвокату весьма и весьма солидную кучу денег. А эта сволочь заставила его отступиться. А когда страсти улеглись, дон Рафель, не поднимая шума, сам провернул эту сделку и забрал все денежки себе. Этого адвокат Террадельес никогда ему не простит. А теперь у него появилась возможность взять его за жабры.

– Котлету из него сделаю, – сказал он вслух безмолвным фолиантам, покоящимся на книжных полках его кабинета.

Утро выдалось очень непростое. Судьи-магистраты всех трех палат и еще один прокурор потребовали аудиенции у его чести. Все они хотели того же, чего и обычно хотят судьи-магистраты и прокуроры. Но во взгляде каждого из них дон Рафель усматривал невидимый ранее блеск, в складках рта оттенок презрения, в речах вместо почтительного молчания, характерного для былых времен, язвительные замечания. Он провел все утро, задыхаясь от тоски, с тревогой в глазах и бешено колотящимся сердцем.

Да, дона Рафеля одолевал страх, непомерный страх. Но, кроме того, он безмерно страдал от бессилия перед всеобщим саботажем, против которого он не мог ничего предпринять. Это чувство приумножалось, когда он думал о других возможных последствиях катастрофы: вся эта история будет предана огласке и люди смогут показывать на него пальцем и смеяться себе под нос; это было невыносимо. И дон Рафель ходил по присутственному зданию с тревогой в глазах в поисках врагов, затаившихся за гобеленами. Он перенес встречу с начальником тюрьмы, расположенной на пласа дель Блат, и отложил sine die[233] ответ на запрос о том, чтобы Верховный суд рассмотрел два случая злоупотреблений со стороны военных. Более трех раз он прикидывал, имеет ли смысл пригласить суперинтенданта полиции к себе в кабинет для того, чтобы обсудить этот вопрос в официальной обстановке. Но все же передумал, поскольку опасался, что это может раньше времени спровоцировать агрессивные маневры со стороны распроклятого Сетубала. А ему совсем не хотелось, чтобы скандал разразился прямо в помещении Верховного суда. Ни в коем случае. В двенадцать часов, в полдень, сердце его замерло, кровь в жилах застыла и дыхание остановилось: ему принесли срочную повестку, чтобы он немедленно явился к губернатору.