Ваша честь - [111]

– До встречи на новогоднем молебне? – любезно произнесло самое важное лицо.

Дон Рафель еще раз проглотил слюну и сделал шаг к двери:

– Разумеется, ваше высокопревосходительство.

– Превосходно. А под вечер на празднике у маркиза. – Генерал-капитан лукаво подмигнул. – Я бы предположил, что, раз уж речь идет о конце века, праздник выдастся очень веселый и… и дамы будут весьма благосклонны.

– Очень на это надеюсь, ваше высокопревосходительство.

Все эти игривые прибаутки терзали дону Рафелю душу. Зачем дон Пере с ним играет? Ведь аудиенция окончена? Ведь он уже исключил его из своего избранного круга? Объявил ему войну?

– Превосходно, превосходно… И вы больше не станете чинить мне препятствия, держа меня в отдалении от милых моему сердцу красавиц.

– Но, ваше высокопревосходительство… я могу вам все объяснить. Я был бы искренне счастлив сделать вам одолжение… Не подумайте, чтобы я когда-либо желал вызвать ваше неудовольствие…

– Превосходно, превосходно… – И снова ледяным тоном: – Позвольте вам напомнить, дон Рафель, что аудиенция окончена.

Поджавший хвост, вспотевший и поверженный, дон Рафель отправился восвояси, склонившись в благоговейном поклоне. У него возникла мысль броситься в проем помпезной дворцовой лестницы, и он преисполнился яростной ненависти ко всем, потому что все они, даже Турок, были ему врагами. Кому же он мог излить свои страдания? Никому! Совершенно никому!.. Разве что телескопу. Дон Рафель остался один и знал, что остался один «А ведь я не нарочно, Эльвира. Перед Вселенной тебе клянусь».

– Но… Как вы смеете?..

Его честь снял новый парик и сказал мастеру Далмау, чтобы тот подождал, что у него срочное дело.

– Но ведь уже четыре часа пополудни, ваша честь… – пробормотал портной.

– Ну и что же? У вас еще навалом времени, чтобы хоть десять платьев сшить.

– У меня? Но, ваша честь…

Дон Рафель снял кафтан, который примерял, и в палец ему вонзилась иголка. Ему удалось проглотить проклятие и передать одежду портному, который умоляюще глядел на него, ничего не говоря. Дон Рафель состроил для внимательно глядевшего на него Ипполита некое подобие уверенной улыбки, хотя и дрожал как осиновый лист. В двух шагах от двери комнаты для шитья Сетубал де лос Шантажос в Восемьсот Тысяч Реалос наблюдал за ним с выражением крайней любезности. Он принес свои извинения:

– Меня провели прямо сюда, дон Рафель… Я не имел удовольствия знать…

– Ваша честь!.. – взмолился Ипполит.

– Не важно, не важно, – прервал его дон Рафель, стряхивая с себя обрезки ткани и нитки. – Следуйте за мной, дон Херонимо.

В одной рубашке, он провел его в кабинет, трепеща от ярости и испуга одновременно, если только такое возможно. В том, что он трепетал, однако, сомнения не было. Он захлопнул дверь и повернулся к полицейскому, не приглашая его присесть:

– Что вам нужно? Позвольте узнать?

– Все сразу. И немедленно.

– Не понимаю.

– Восемьсот тысяч реалов. Или ваш дом и ваше состояние.

– Разбойник! Вы разбойник!

– На вашем месте я не стал бы никого ни в чем обвинять, ваша честь.

– Вы меня убиваете. Вы убийца.

– Отнюдь. Вы можете уехать за границу и начать новую жизнь…

– У меня нет столько денег, сколько вы просите. Я дам вам сто тысяч реалов и буду вам вечно благодарен.

– В гробу я видал вашу благодарность, ваша честь. Я хочу получить все и сразу.

– Сто пятьдесят тысяч.

– Восемьсот тысяч реалов, деньгами или недвижимостью. И если это все, что у вас есть, то, значит, все, что у вас есть. А если вам придется отдать мне ваш дворец со всей прислугой, да будет так. Ни сантимом меньше, дон Рафель. И сделку мы произведем в присутствии человека, пользующегося моим полным доверием, он и произведет оценку всего имущества, которое вы передадите мне в собственность. – Дон Херонимо развел руками с видом человека, действующего по чистой совести. – Раз я сказал восемьсот тысяч, то восемьсот тысяч, большего мне не нужно.

– Вы же знаете, что я не могу этого сделать.

– Хорошо. Тогда сегодня же я напишу на вас донос с обвинением в преднамеренном убийстве, сокрытии трупа, захоронении, противоречащем предписаниям закона, злоупотреблении служебным положением, сокрытии улик и воспрепятствовании осуществлению правосудия. А может быть, и не только в этом.

– Вы не найдете никакого трупа! Его там уже нет.

– Неправда. Мои люди уже давно за вами следят… – Дон Херонимо улыбнулся. – А если дело дойдет до суда, то, вероятно, будет очень весело поглядеть, чем вы объясните всему свету свое пристрастие к дамам, нарисованным в чем мать родила и трогающим себя за задницу… Представляете, какие пересуды пойдут во всех кругах? – Он от души расхохотался и огляделся вокруг, как будто искал, нет ли каких-нибудь печенюшек, чтобы перекусить.

Дон Рафель покраснел, глубоко уязвленный. У него создавалось ужасное впечатление, что вся его жизнь, вплоть до самых интимных подробностей, сделалась открытым и явным достоянием всего города. В сердце у него кольнуло, и он возжелал умереть на глазах у португальского черта. Или у черта из Эстремадуры. Но судьба лишила его этого удовольствия, и он по-прежнему дышал, стоя перед доном Херонимо, внимательно наблюдавшим за тем, как он реагирует.