Вам доверяются люди - [148]

Какая странная тишина в передней… И все смотрят на нее, на Киру. Этот высокий, с седой шевелюрой, с плечами, которым тесно даже в просторном костюме, Степняк. У него добрый, внимательный, но почему-то и испытующий взгляд. А его красивая, нарядная жена перестала улыбаться, и глаза ее становятся очень блестящими, как будто она хочет заплакать. Наверное, оттого, что, глядя на нее, на Киру, вспомнили ее мать и то горе, которое тогда пережил папа. И, может быть, думают сейчас, как было бы, если бы… Да, конечно так. Но это же нехорошо по отношению к тете Юле! Тете Юле сейчас, должно быть, так неприятно и одиноко. А разве она виновата?

Кира порывисто оборачивается к Юлии Даниловне:

— Тетя Юлечка, что ж мы стоим в передней? Давайте, давайте за стол… Приглашайте, тетя Юлечка…

И словно отпустили какую-то пружинку — все начинают шумно разговаривать, со смехом пропускают друг друга у дверей, на ходу знакомятся с тетей Маней, с любопытством разглядывают всякие смешные игрушки, до которых папа такой охотник.

— Вот уж не думала, комиссар, что вы любите игрушки! — не то насмешливо, не то и впрямь удивленно говорит Надежда Петровна.

— А я, Надюша, теперь наверстываю то, чего недобрал в детстве! — отвечает, улыбаясь, папа. — Ты спроси Юлию Даниловну, как я недавно лодку-моторку покупал! Тоже, знаешь, юношеская мечта. — И, повернувшись к Степняку, добавляет: — Уж ты извини меня, Илюха, а Наденьку я просто не в силах величать на «вы» и по отчеству. Да и Мышку — увольте тоже!

— Зачем же величать? — басовито говорит муж Марьи Александровны, и Кира думает, что этот низкий, хрипловатый голос совсем не подходит к его невидной, почти тщедушной фигуре.

— А ведь мы с вами тоже фронтовая родня! — вдруг весело вспоминает Степняк. — Вас же, помнится, привезли к нам в госпиталь в последний день войны?

— Фронтовая родня… — задумчиво повторяет Надежда Петровна.

— Родство кровное, — тихо вставляет дядя Матя.

Он сегодня очень молчалив и выглядит утомленным.

Когда рассаживались за столом, Кира крикнула:

— Дядя Матя, дядя Матя, идите сюда! Вы будете между мной и тетей Юлей, согласны?

— Чего же лучше? — сказал дядя Матя и сел между ними.

Первый тост поднимает хозяин дома.

— Ну, — говорит он, — вот и прошло пятнадцать лет. Пятнадцать лет, друзья мои, товарищи! Всех нас опалила война. Все мы знаем, почем фунт военного лиха. И всех нас война помиловала: остались живы. Выпьем за мир. За мир, за мир на планете Земля! За то, чтоб мир этот был прочен, как… ну, как прочно фронтовое братство. И за то, чтоб дети наши знали об этом братстве только понаслышке. За мир, старые фронтовики!

Он чокается — сначала со своими соседками Надей Степняк и молчаливой Мышкой, потом со своей дочерью Кирой, к которой ему приходится тянуться через весь уставленный закусками стол. И со своей женой, которая сияет ему навстречу счастливыми глазами. И со своим другом Матвеем Львовским, которому он, ничего не смысля в медицине, ассистировал у операционного стола в первый фронтовой день. И с мужем Машеньки Гурьевой, про которого красивая Надежда Петровна сказала «фронтовая родня». И с плечистым, седеющим Степняком, которого Кира видит первый раз, но который так испытующе смотрел на нее в передней. Степняк и папа молча обмениваются длинными взглядами. Что они вспомнили? О чем думают?

Рюмки опустели, тетя Маня подвигает то одному, то другому свои знаменитые слоеные пирожки, и домашние паштеты, и салат из мелко нарезанных соленых грибочков, заправленный сметаной и луком, и рыбный салат с маслинами, приготовленный Кирой.

— Отведайте, отведайте, — повторяет она и ревниво оглядывает тарелки: не пустует ли ненароком какая?

Но гости едят и пьют исправно. Рассеянно поблагодарив тетю Маню, они вновь и вновь обращаются друг к другу с задумчивым: «А помните, товарищи…», — и называют чьи-то имена или города, в которых стоял госпиталь, или принимаются спорить о каких-то полузабытых пустяках, вроде того, в три или в четыре наката была землянка, в которой располагалась операционная в сентябре сорок первого года. А то вдруг хохочут, как дети, когда Сергей Митрофанович, подмигнув Степняку, гнусаво произносит: «В игрушки играете, полковник? Мячиками забавляетесь? Дезертиров укрываете?»

Кире тоже хочется посмеяться, но она не понимает, в чем дело, и тихонько спрашивает дядю Матю: «Что за мячики?» А он тихонько же отвечает: «Это в госпитальной физиотерапии раненым давали теннисные мячи, чтобы кисти рук разрабатывать. Ну, вроде гимнастики. И, как на грех, приехал один чересчур усердный инспектор из тыла, увидел, что здоровые на вид парни подбрасывают и ловят эти мячики, ну и накинулся на Илью Васильевича…» — «Дурак!» — возмущенно восклицает Кира. Но разговор с крамольных мячиков уже перекинулся на неизвестного ей Филатьева, о котором Степняк и его жена с живейшим интересом расспрашивают папу. Оказывается, этот Филатьев заведовал снабжением госпиталя, а теперь чуть не министр торговли в какой-то республике.

— Но все-таки многих потеряли из виду, — грустно говорит Надежда Петровна. — Кстати, комиссар, почему вы нашего генерала сегодня не позвали? Он же в Москве!