Вам доверяются люди - [106]

Шрифт
Интервал

Выражение «на воле» почему-то резануло Львовского. Он хотел еще порасспросить Костю о его московском житье-бытье, но мальчик опять начал беспокойно оглядываться, бормоча: «Где же мама? Почему она так долго?»

И в это мгновение они увидели Ольгу Викторовну. Она шла к ним с чеками в руках, но лицо у нее было такое странное, будто она узнала невероятную, непостижимую и, может быть, очень скверную новость. Костя, вобрав голову в плечи, тоскливо смотрел на приближающуюся мать. Львовский сделал шаг навстречу.

— Что случилось?

— У меня украли деньги.

Львовский спросил быстро:

— Сейчас? У кассы?

И услышал, как Костя осторожно перевел дыхание.

Ольга Викторовна покачала головой:

— Нет, не думаю. То есть наверняка не у кассы.

— Почему вы уверены?

По-прежнему держа чеки в руке, она объяснила:

— Я открыла у кассы сумочку и увидела.

— Все деньги украли?

Она секунду помедлила и опустила глаза:

— Нет, не все. Половину.

— А как они лежали?

— Вот так, — Круглова открыла сумочку и показала ее содержимое — носовой платок, гребеночка, пудреница, маленькая записная книжка.

На самом дне, под носовым платком, лежали пятидесятирублевые купюры. Они были аккуратно сложены пополам, как тетрадка, и перегнуты еще раз, чтобы не занимать много места.

Матвей Анисимович на мгновение оглянулся: Костя стоял по-прежнему, вобрав голову в плечи, и с ожесточением смотрел на мать.

— Я говорил, не надо мне этого пальто! — почти выкрикнул он.

— При чем же здесь пальто? — тихо спросила Круглова.

— Не ездили бы сюда, и денег у тебя не вытащили бы!

Львовский задумчиво и грустно смотрел на мать с сыном.

— Они у вас лежали врозь или вместе?

— Вместе, — еще тише сказала Ольга Викторовна. — В том-то и беда… то есть в том-то и странность, что вместе.

— Вы твердо помните?

— Да. Когда я одевалась и взяла сумочку, то взглянула: деньги лежали, как всегда, на дне.

— Вы пересчитывали их?

Губы Кругловой чуть дрогнули:

— Зачем? Я же знала, сколько там.

— А надо было пересчитать! — хрипло сказал Костя. — Может, их еще дома… споловинили? Дверь же на честном слове, любой ключ подходит.

— Ну что ты городишь, Костя! У нас иголки не пропадало…

— Нужна твоя иголка! — все так же хрипло и грубо сказал Костя. — Да я не говорю, что обязательно дома. Может, в троллейбусе или здесь, внизу, когда за телевизором стояли…

— Но как же вор мог взять… отделить половину? Он бы уж все забрал… — недоумевающе спросила Ольга Викторовна. — И сумочку я под мышкой держала, а запор тугой, щелкает громко…

— Щелкает, щелкает! — передразнил Костя.

Львовский молча наблюдал за обоими. В Костином грубом и хриплом голосе слышалось какое-то странное облегчение. Круглова огорченно посмотрела на чеки, которые все еще держала в руках:

— Надо, пожалуй, вернуть чеки, а то что же, кому-то, может быть, из-за меня откажут…

— Нет, погодите, — вдруг спохватился Львовский. — Сколько вам не хватает? Триста? Четыреста?

— Триста пятьдесят… Как раз половину украли. А что?

— У меня же есть деньги при себе, идите и платите, а потом рассчитаемся.

Он полез во внутренний карман пиджака.

— Не надо, не надо! — испуганно вскрикнула Круглова. — Вам же самому…

Но Львовский уперся. Взяв Ольгу Викторовну за руку, он настойчиво твердил, что до первых чисел апреля эти деньги ему вообще не могут понадобиться, будут только зря лежать, да и тогда вилами по воде писано. Она же сама слышала, что говорил продавец. А в крайнем случае он всегда достанет такую сумму. Это же пустяки, совсем немного, а она ему постепенно выплатит.

— Я вам даже лучше пятьсот дам, — говорил он, — нельзя же без гроша оставаться. А раз нашли подходящие вещи, надо купить. Потом и в самом деле не будет…

Ольга Викторовна, растерянная и смущенная, повторяла:

— Право, не стоит. Ну при чем тут вы, если я такая растяпа?

— В конце концов, — сказал Львовский, — я и виноват. Ясно, что украли именно там, внизу. Может быть, вор услышал, как вы предлагали мне взаймы…

Он мельком взглянул на Костю. Тот жадно слушал то, что говорил Львовский, и вдруг обрадованно закивал головой:

— А верно, мам, должно быть, услышал…

— Да как же он мог половину-то отделить?! — с отчаянием воскликнула Ольга Викторовна. — И еще сумочку закрыл…

Матвей Анисимович рассмеялся:

— Ну, это уж вы у меня не спрашивайте. Не обучен! А как воры часы с руки срезают — и люди даже не чувствуют?

Костя влюбленными глазами глядел на Львовского.

— Это точно, мам. И бумажник из внутреннего кармана вытягивают, а человек и не трёхнется, — возбужденно сказал он. — Карманники — такие мастера! Мне ребята рассказывали, целые воровские школы есть. Вот сплетут сеть из веревочек, навяжут на каждую клетку колокольчики, развесят и заставляют молодого карманника руку так просунуть, чтоб ни один колокольчик не звякнул…

Он вдруг осекся под испытующим взглядом Львовского.

— Кто же это такие подробности знает? — удивленно спросила Ольга Викторовна.

— Да один парень в школе… он читал где-то, — отводя глаза, нехотя ответил Костя.

Львовский достал деньги.

— Идите платить, Ольга Викторовна. Тут пятьсот. И поглядывайте, чтоб еще кто-нибудь не позарился.

Круглова неуверенно взяла деньги.

— А вы правда можете? Мне ведь сразу не отдать…


Еще от автора Вильям Ефимович Гиллер
Во имя жизни (Из записок военного врача)

Действие в книге Вильяма Ефимовича Гиллера происходит во время Великой Отечественной войны. В основе повествования — личные воспоминания автора.


Два долгих дня

Вильям Гиллер (1909—1981), бывший военный врач Советской Армии, автор нескольких произведений о событиях Великой Отечественной войны, рассказывает в этой книге о двух днях работы прифронтового госпиталя в начале 1943 года. Это правдивый рассказ о том тяжелом, самоотверженном, сопряженном со смертельным риском труде, который лег на плечи наших врачей, медицинских сестер, санитаров, спасавших жизнь и возвращавших в строй раненых советских воинов. Среди персонажей повести — раненые немецкие пленные, брошенные фашистами при отступлении.


Тихий тиран

Новый роман Вильяма Гиллера «Тихий тиран» — о напряженном труде советских хирургов, работающих в одном научно-исследовательском институте. В центре внимания писателя — судьба людей, непримиримость врачей ко всему тому, что противоречит принципам коммунистической морали.


Пока дышу...

Действие романа развертывается в наши дни в одной из больших клиник. Герои книги — врачи. В основе сюжета — глубокий внутренний конфликт между профессором Кулагиным и ординатором Гороховым, которые по-разному понимают свое жизненное назначение, противоборствуют в своей научно-врачебной деятельности. Роман написан с глубокой заинтересованностью в судьбах больных, ждущих от медицины исцеления, и в судьбах врачей, многие из которых самоотверженно сражаются за жизнь человека.


Рекомендуем почитать
Происшествие в Боганире

Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...


Старики

Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.


Ночной разговор

В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…


Встреча

В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».


Соленая Падь. На Иртыше

«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.


Хлопоты

«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».