В жару - [33]
– Просто Оля… ну, умеет она, короче, меня к себе возвращать, – усмехнулся Иван.
– Может, пожениться вам? Вы друг другу подходите очень. Оба такие немного… Зубочистки две такие, – улыбался Николай. – Ну и страсть у вас, как я понимаю, любовь…
– Издеваешься?
– Совсем нет, я серьезно.
– Какая, нахуй, страсть! Мы по-трезвому слова спокойно сказать не можем. Она меня бесит, я ее накаляю. Деремся иногда даже…
– Ну вот, говорю же – классическая семья, – тихо посмеивался Николай.
– Я себе семью по-другому представляю, Коля, – Иван на мгновение задумался. – Ты только не говори ей про меня – ну, где я и… если звонить будет, искать. Придумай что-нибудь, хорошо? Скажи, что я срочно уехал куда-нибудь, о’k?.. Она ведь опять меня вынудит, встретиться упросит, и потянется снова все. Точно так же сейчас все будет, как тогда: пойдет она на группу этих анонимных, бля, зависимых, и затеплится надежда, не у меня – у нее. Но однажды, через несколько месяцев, она пропадет на неделю, а потом позвонит из больницы, из нервного[47] – расскажет, что ей череп проломили – хулиганы, ага, в темном, блядь, переулке! Потом пройдет еще немного времени, и я найду ее в ванной – синюю, ледяную с перерезанными венами. Не, не справлюсь я – не могу… не хочу. И не потому, что не жалею ее, а потому, что бесполезно все, и другого конца не будет.
– Да-а-а, Ваня, тела своего ты, может, и не бережешь, но вот психику, покой душевный старательно охраняешь, – с иронией заметил Николай.
– Ну, я же говорил, Коля, нет его у меня, покоя этого. И еще я врать не умею и не люблю ее, наверно. А ты… ты бы сидел так с кем-нибудь, зная, что шансов вытащить человека крайне мало, зная, что необратимо все… предопределено?
– Думаю, сидел бы, если бы любил, конечно. Тогда бы, кстати, и проверил на прочность свои чувства, – усмехнулся Николай. – Бесился бы, наверное, боялся, сомневался бы, естественно. Анестезии, наркоза себе бы даже требовал. Но, если бы все правдой оказалось, принял бы и разделил – и боль, и безысходность любимого страдальца, терпел бы вместе, переживал рядом… поддерживал, облегчал, как мог… если бы хоть как-то мог. Наверное, Ваня… наверное, – задумчиво, с грустью заключил он.
– А мне кажется, что у всего есть пределы, лимит. Даже у милосердия, понимаешь?
– И с каких это пор ты философом таким стал? – улыбнулся Николай и затушил сигарету. – Как, кстати, учеба твоя? Дипломную так же, вместе с Максом, снимать будете?.. Он у вас гений, конечно, ничего не скажешь, молодец. И команду собрать умеет – зарядить всех, идей заразить. Настоящий директор[48], – последнее слово Николай произнес на английском.
– Ушел я из института, Коля.
– Как это?
– А вот так. Не чувствую в себе потенциала.
– Да ты что, Иван! Охренел совсем?! Год же всего остался! – возмущенно воскликнул Николай.
– Скушно мне…
– Нет, говорю же – чудовище!.. С вами такой крутой мастер работает, опытом своим делится – многие мечтают на курс к нему попасть. Радовался бы лучше. Старался больше, впитывал, – с разочарованием продолжал Николай.
– Ну, не получается у меня ничего…
– Хватит гнать! Видел я ваши короткометражки – хорошо. Очень даже. Честно, Ваня.
– Плагиат все это. Пародия какая-то.
– Плагиат? Бля-я-я-я… Но, как же, ты думаешь, учатся-то? Даже великие…
– Не хочу я быть великим, Коля, – перебил Николая Иван.
– И что же ваше высочество намерено делать? Чем на этот раз займешься? – укоризненно глядя на Ивана, спросил Николай.
– Студию сниму, альбом запишу, – весело ответил Иван, теребя браслет на запястье.
– А совмещать разве нельзя?
– Ну-у-у-у…
– Знаешь, Ваня, мне иногда кажется, что мне не тридцать четыре, а шестьдесят, а тебе вообще четыре года всего – истины прописные тебе бесконечно втираю. Устал я, блядь, чего-то, знаешь!.. Эх, если бы не кости твои – в армию бы тебя, ленивца, запихнуть… – с некоторым злорадством продолжал Николай.
– Напугал тоже, – усмехнулся Иван, – может, я с удовольствием. В ВВС бы пошел, на самолетах летал… – размечтался Иван.
– В ВВС?! Не-е-ет! – На подводную лодку тебя надо! Поглубже – на дно, чтобы исходу не было. Хотя ты и оттуда сумеешь, вывернешься – и бронированную обшивку прогрызешь, не удивлюсь.
– Ну хватит, хватит наставлений! Посмотри лучше, что мне Оля на прощанье подарила, – переводя разговор с неприятной для него темы, Иван протянул руку к лицу Николая.
– У тебя же давно уже. Несколько лет, по-моему, – улыбнулся Николай, кончиками пальцев поглаживая мастерски набитую на внутренней поверхности, как будто живую, довольно крупную – от запястья до локтя, симпатичную и пушистую, однако невероятно хищную, очень какую-то агрессивную, оборзевшую ко всему прочему какую-то даже, вот-вот готовую впиться утрированно длинными клыками в жестко схваченную передними обеими лапами, оторванную уже человеческую, с выпученными от ужаса глазами и вскрытой черепной коробкой, голову – адскую поистине куницу.
– Да не это. Вот, браслет.
– Ничего, – сказал Николай, разглядывая украшение – массивную золотую цепочку, соединенную прямоугольной пластинкой с выгравированной на ней розой.
– Роза…
– Да вижу я… вижу. И не изживут себя никак эти наши дурацкие пошлые прозвища.
«…И вновь и вновь Кестер пытался заглянуть в ее глаза. В глаза сидящей напротив и склонившей на грудь себе голову Анны, а после, по старой привычке, погружался под воду, захлебывался отданным телом ее – вкусным, пряно-соленым красным. Выныривая же, запивал тот сок таким же красным – сладким, крепленым. И тут же с прежнею нежною страстью бросался целовать свою любимую, свою невесту, и тут же вновь старался посмотреть в ее не ее, пустые, мертвые глаза».
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.