В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту - [81]

Он посмотрел на меня и улыбнулся: «Наверное, вы просто переживаете. Болеть тяжело, особенно когда ты молодая женщина».

До меня дошло, что он так среагировал на слезы, которые без моего ведома стекали у меня по лицу. Он видел плачущую в кровати девушку, которая жаловалась на озноб и, возможно, переживала по поводу качества здешнего оборудования. Мое убеждение в том, что меня следует перевести в интенсивную терапию, он воспринял как просьбу положить меня туда, где я бы чувствовала себя в большей безопасности. Хотя он и был прав по поводу моего запредельного страха, моя тревога вовсе не носила общий характер: я была в полном ужасе как раз из-за того, что в точности понимала, что меня ждет дальше. Как бы ни было полезно распознавать чувства своего пациента, приписывать физические проявления болезни этим самым чувствам уже далеко не так полезно. Списывая мои симптомы на проявление моей тревоги, он самым неудачным образом проявлял свою эмпатию. Неправильно обозначив мои эмоции, он тем самым пренебрег моей собственной оценкой происходящего и лишил возможности как-то на ситуацию повлиять.

Сепсис славится тем, что его очень сложно своевременно распознать. Были разработаны разнообразные алгоритмы с целью решения этой проблемы. Наша больница была одним из лидеров в разработке новых способов раннего лечения сепсиса и снижения показателя смертности от него. Вместе с тем в отдельных случаях, касающихся одного-единственного пациента, мы по-прежнему могли оставаться слепыми. Его пренебрежение к моим словам зажгло во мне злость, на которую у меня попросту не было сил. Я попыталась вслух объяснить, что сочетание таких симптомов, как учащенный пульс, озноб и боли в животе должны натолкнуть его на мысли о другом возможном диагнозе, помимо проявлений тревоги. Даже если речь шла о женщине. Уже через час я оказалась более больной, чем он только мог себе представить, оказавшись не в состоянии распознать скрытую природу моего септического шока.

Канадский врач Уильям Ослер сказал: «Прислушивайтесь к своему пациенту – он говорит вам свой диагноз». Это практически всегда так, пациент практически всегда сам говорит свой диагноз, однако прислушиваться к нему гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд.

Пациент может рассказывать свою историю весьма окольными путями, либо его рассказ может быть наполнен кажущимися нам лишними, совершенно ненужными подробностями. Мы все время торопимся, и нам хочется, чтобы наши пациенты говорили нам только то, что нам нужно знать, хотя и понимаем, что ни один из них на это не способен: они могут сообщать только то, что знают. Как результат, мы слушаем их недостаточно внимательно, через пелену призраков прошлого и соревнующихся между собой приоритетов.

Когда я все-таки попала в интенсивную терапию, в меня вставили огромные трубки капельниц, чтобы одновременно вводить антибиотики, физраствор и другие препараты сосудосуживающего действия с целью создания некого подобия артериального давления. Меня и дальше сильно трясло от озноба, зубы с силой стучали друг о друга, и у меня не было никаких сомнений в том, что они в итоге рассыплются.

«Тебе холодно?» – спрашивал Рэнди, зная, как я ненавижу холод.

«Это все инфекция», – отвечала я, осознавая, насколько, судя по моей дрожи, все было серьезно.

На следующее утро меня направили на извлечение стентов. Для этой операции меня требовалось подключить к аппарату искусственной вентиляции легких и погрузить в общий наркоз, чтобы через пищевод пропустить миниатюрную видеокамеру. Для этого мне требовалось пролежать лицом вниз от одного до трех часов, в зависимости от того, насколько легко пройдет операция и не возникнет ли каких-то осложнений. Когда меня начали готовить к операции, я встретился с анестезиологом – это был мужчина средних лет с тихим голосом, у которого на шее болталась хирургическая маска. Он узнал меня, так как присутствовал на лекции, которую я читала для их отделения.

«Ох, как жаль вас здесь видеть, – сказал он. Затем он повернулся к медсестре, которая должна была помогать ему на протяжении всей операции. – А ты была на лекции, которую доктор Авдиш читала на прошлой неделе?» – спросил он. Его коллега отрицательно покачала головой.

«Ох, она стала ужасным напоминанием о том, как иногда – особенно в нашей области – мы говорим рядом с пациентами всякое, думая, будто они нас не слышат». Казалось, он и правда понимал важность той лекции, которую я читала. Я выводила на экране проектора фразы, которые мне доводилось слышать в операционной, когда все думали, что я их не запомню, вроде: «Мы ее теряем. Она долго не протянет».

«Спасибо», – сказала я, начиная испытывать неудобство. «Неужели так теперь будет всегда? – подумала я. – Неужели каждый раз, когда мне понадобится медицинская помощь, мне будут напоминать о всех моих лекциях по поводу того, чего делать не стоит?» Я начала уже сомневаться в своем подходе по изменению культуры больницы, в которой я по-прежнему была не только пациентом, но и врачом.

«Нет, спасибо вам. Вы делаете очень важную работу, – улыбнулся он и принялся изучать мою медкарту. – Итак, тут сказано, что от анестезии вас иногда тошнит. Вы уже не раз проходили эти процедуры; какие лекарства лучше всего вам подходят?»