Вступление. Возможность умереть
Медицина порой бывает волшебной призмой, через которую рассматривается тело человека. Имея на входе беспорядочный набор симптомов, на выходе мы получаем четкий диагноз. Врач при осмотре мальчика с жаром обнаруживает, что его язык распух и покраснел, став похожим на клубнику, и тут же принимает решение провести обследование сердца, что в итоге подтверждает предполагаемый им диагноз – васкулит. Жгучая боль в животе у взрослого мужчины на деле оказывается гастритом, у которого есть свои причины и способ лечения, в то время как у неспецифических болей нет ни того ни другого.
Медицина проделывает этот трюк за счет вопросов и ответов – врач внимательно слушает пациента, пытаясь понять, что к чему. Если эмпатия – это способность поставить себя на место другого человека, сопереживать ему, то практическая медицина – это целенаправленная научная форма эмпатии.
Чтобы по-настоящему заботиться о пациенте, необходимо преодолевать мнимые рамки и уметь понимать, как все воспринимает другой человек. Эти способности обладают чудодейственным целительным даром.
Впервые я увидела мир вокруг через призму медицины, когда мне было пять лет и я услышала, как мама дает педиатру по телефону кажущееся весьма расплывчатым описание симптомов. Мой брат наклонился вниз в своей кроватке, опершись на руки, у него текла слюна, и он, казалось, заглатывал воздух, а не просто дышал. Врач сразу же понял, что это эпиглоттит[1] – воспаление дыхательных путей, зачастую приводящее к летальному исходу. Спокойным, но весьма решительным голосом он сказал маме немедленно доставить ребенка в отделение неотложной помощи, где он будет их ждать. Это умение преобразовывать симптомы в диагноз и способ лечения показалось мне самой прекрасной должностной обязанностью, которую я только могла себе представить.
Поступив в мединститут, я словно оказалась в каком-то секретном сообществе со своим собственным языком, униформой и социальными нормами. Мы учились расшифровывать генетический код и последовательности генов, вырабатывающих протеины, из которых строятся внутренние органы. Нам были выделены трупы, чтобы мы могли разрезать их на кусочки и изучать, в том числе и запоминать названия на латинском или древнегреческом.
Целый год мы провели, погрузившись в божественное великолепие человеческого тела, и все для того, чтобы на второй год начать учиться распознавать различные патологии. Наши преподаватели говорили о присущем болезням коварстве. О паразитах, которые эксплуатируют своего носителя, незначительных генетических изменениях, приводящих к патологиям сердца, а также бесконечно делящихся раковых клетках. Нам объясняли, что, изучая процесс развития болезни, можно найти от нее лекарство. Эти знания опьяняли. Я занималась по предложенной учебной программе, убежденная, что в итоге со мной произойдет чудесное преображение и я смогу лечить других.
Я и не догадывалась, какими окольными путями в итоге пойдет мое обучение. Последовавшие резидентура и специализация оказались не более чем удобной ложью, которую мое тело в конечном счете отвергло. В душе я каким-то удивительным образом понимала, что, несмотря на пройденное обучение, несмотря на окружающие меня во всех своих проявлениях болезни, мне все еще предстояло познать, каково это – болеть. И я столкнулась с болезнью – тяжелой, с последующей длительной реабилитацией, – которая разобрала меня по кусочкам, а потом снова собрала, только в совершенно другого человека… Настолько, что я уже сомневалась, осталось ли хоть что-то от меня прежней.
Желание излечиться прельщает; оно завораживает и пленяет. Но все же тяжелые и неизлечимые недуги, несмотря на их способность кардинально преобразовывать человека, конечно, никоим образом не почитаются за благо. Любая болезнь воспринимается лишь как отклонение. Это город, через который мы проезжаем по дороге домой, в котором не собираемся останавливаться, чтобы получше его узнать. Мы едем мимо, стиснув зубы, слово пробираемся через бурю, даже не оглядываясь на всю прелесть и красоту бьющих вокруг молний.
Тяжелые моменты, разрушающие изнутри наше тело, позволяют нам также получить доступ к знаниям, которые обычно спрятаны и открываются лишь в самые темные времена.
Оказавшись в кровати отделения интенсивной терапии, я смогла почувствовать ту черную дыру, что зияет в самом центре суматохи, во всем остальном представляющей собой крайне умелый и чрезвычайно квалифицированный медицинский уход. Поначалу эта дыра была вне моего поля зрения. Лишь временами я как будто ловила ее своим взглядом, однако она стремительно уходила из фокуса. Мне пришлось тренироваться «видеть» ее, словно выискивая где-то на фоне. Мне понадобились годы в роли пациента, чтобы понять, что знания, каким бы целебным потенциалом они ни обладали, также таят в себе и огромную ложь.
Медицина не может лечить в вакууме – нужна какая-то привязка.
Оказавшись в роли пациента, я была поражена тому, насколько шатко на самом деле все, что я считала таким непоколебимым. Я почувствовала на себе эту незащищенность, когда никто вокруг не готов идти на контакт, чтобы обсудить твое ужасное положение. Нам всем хочется, чтобы нас замечали, чтобы нас слушали, чтобы нам сопереживали. Чтобы происходящим в нашей жизни событиям был дан какой-то смысл, сформулированный нам в таком виде, чтобы мы могли его понять и привязать к нашему пониманию того, кем, как нам кажется, мы являемся. Эта потребность становится особенно острой, когда мы болеем. Когда наши органы и конечности исправно работают, мы верим в свои силы и способны рассчитывать на себя. Мы чувствуем, что сами строим свою жизнь.
