В поисках социалистического Эльдорадо: североамериканские финны в Советской Карелии 1930-х годов - [65]
Культурная активность финнов – создание драматических кружков, хоровых студий, спортивных секций, организация собственного оркестра, различные мероприятия – также вызывала открытое непонимание местного населения. Соседи часто не могли поверить, как в такое сложное время, не имея нормальных средств к существованию, можно заниматься какой-то развлекательной деятельностью. Зачастую рождались подозрения, что американцы помимо инснабовского снабжения получают от финского руководства еще дополнительные средства, иначе «почему они могут петь, играть, заниматься спортом в то время, когда все голодают»[578].
Непросто складывались отношения и между детьми. По воспоминаниям американских финнов, многие всё время боялись, что местные дети будут над ними смеяться или побьют[579]. Часто возникали ссоры в школах, где существовали финские и русские классы. Это тоже отразилось в воспоминаниях: «Во дворе школы мы часто видели русских детей, но никогда с ними не общались, а только дразнились. Русские кричали нам “Finka-blinka”, а мы отвечали им “Russki-pusski”…»[580] Иногда местные дети отбирали у американских сверстников еду, те в свою очередь издевались над их плохой одеждой и стоптанной обувью. Нередко случались и драки.
Важной причиной, затруднявшей процессы интеграции и провоцировавшей конфликты, был языковой барьер. На первых порах переселенцы, особенно сидевшие дома женщины, не слишком стремились учить русский, что с тревогой отмечалось в партийных документах. По данным профсоюзов, например, в конце 1932 г. в спортивных клубах Петрозаводска занимался 821 иммигрант, а в кружке русского языка – только 21[581]. Нежелание учить русский язык обусловливалось не только широким распространением в республике в первой половине 1930-х гг. финского языка. Это свидетельствовало и о том, что для многих представителей первого поколения иммигрантов Карелия не стала родиной, и они продолжали ощущать себя здесь временными постояльцами. Неприятие окружающей действительности выливалось в крайне негативное отношение к русскому языку и нежелание знакомиться с местной культурой. «Как только мама видела русский алфавит, – вспоминала Мейми Севандер, – у нее тут же начиналось головокружение»[582]. По сути, повторялось то, что уже было с иммигрантами в Америке – финского языка оказалось недостаточно для успешной психологической и социокультурной адаптации в новом обществе.
Понятно, что большинство производственных и бытовых конфликтов были вызваны сложными причинно-следственными связями. За малозначительным, на первый взгляд, поводом (таким, например, как проигрыш русскими финнам в шахматы, едва не закончившийся массовой дракой[583]) нередко прослеживается целый ряд существенных скрытых причин – от конкретных недостатков на производстве и бытовых неурядиц до специфики восприятия иностранцами всех аспектов советской действительности и серьезных культурных различий. Для населения Карелии всё в приезжих было чужое – и манера работать, и инструменты, и образ жизни, и одежда, и поведение в быту, и реакция на окружающую действительность. Поэтому на все жалобы иностранцев о плохом питании, жилищных условиях, на недостатки в работе ответ зачастую был примерно один и тот же: «Езжайте в свою Финляндию или Америку, буржуям нечего здесь делать!»[584]
В создавшейся ситуации вполне понятно стремление иммигрантов самоизолироваться, замкнутся в тесном мирке себе подобных. Обычно иностранцы селились компактно, старались работать отдельными коллективами, как можно меньше соприкасаясь с местными рабочими, администрацией и соседями. Отдыхать и общаться они также предпочитали в своей среде. Изоляционизм финнов, который впоследствии послужил одним из поводов к обвинению всех иммигрантов в буржуазном национализме, был формой культурного самосохранения.
Проблемы самоидентификации и интеграции
Изоляционизм, попытка дистанцироваться от местного населения были характерны и для выходцев из Финляндии, и для выходцев из Америки. Но при этом различные группы иммигрантов тоже не всегда понимали друг друга. Политэмигранты часто считали американских финнов аполитичными, приехавшими на заработки индивидуалистами, в свое время покинувшими родину в поисках богатства. С другой стороны, многие американцы, сами ехавшие в Карелию с социальными иллюзиями, не понимали политической активности красных. И обе группы с пренебрежением относились к финперебежчикам, которые находились в самых тяжелых условиях, но их считали неудачниками и виновниками собственных бедствий.
Вместе с тем именно здесь, в Карелии, идентичность иммигрантов претерпела определенные трансформации. Точнее, менялись приоритеты при самоидентификации – на место социальным и политическим факторам (финская идентичность в Северной Америке выстраивалась, среди прочего, вокруг идей социализма и политического радикализма[585]) приходили этнические. Если политическая верхушка красных финнов продолжала идентифицировать себя прежде всего как коммунистов и пролетарских интернационалистов, то у большинства рядовых политэмигрантов политический энтузиазм строителей нового общества угас довольно быстро. Это беспокоило руководство Советской Карелии, поскольку потеря идеалов и желание отвлечься от действительности приводили к растущему пьянству среди красных финнов
