В подземелье старой башни, или Истории о Генриетте и дядюшке Титусе - [15]

— Надо отметить, что опыт прекрасно удался, — вставил профессор Барбабьянка. — Он блестяще доказал способность моего растения быстро все оплетать и, как вы можете сами убедиться, всегда слева направо.

— Поздравляю, — сказал Пошка-младший, — а теперь поскорее спилите эту пакость. Мне уже надоело тут стоять.

— Спилить? — в ужасе воскликнул профессор. — Ни в коем случае! Это же единственный имеющийся в моем распоряжении экземпляр, и я должен непрерывно наблюдать за дальнейшим его ростом.

— А как же я… — пытался возразить Пошка-младший.

— У меня к вам деловое предложение, — перебил его профессор. — Я выкопаю корень и посажу вас вместе с растением у себя дома в кадку: у вас будет хороший заработок и прекрасное питание.

И чтобы показать, какое это будет питание, профессор даже губами причмокнул.

— С чем вы едите картофельные оладьи? С солью или с повидлом? — осведомился Пошка-младший.

— Только с повидлом, — заверил Барбабьянка.

— Тогда я, к сожалению, вынужден отклонить ваше предложение, — сказал Пошка-младший. — Я не выношу повидло.

Все стояли в полной растерянности, пока дядюшку вдруг не осенила спасительная мысль. Он отозвал профессора и Генриетту в сторону и шепнул им что-то на ухо. Потом все вернулись к лиане.

— Ой, — взвизгнула Генриетта, — вы наступили мне на левую ногу, профессор! — и указала на правую.

Лиана на миг замерла в нерешительности, потом мотнула головой и снова принялась оплетать Пошку-младшего.

— Обратите внимание, профессор, — воскликнул дядюшка Титус, — она растет вовсе не слева направо, а справа налево!

— Да, в самом деле, — в свою очередь, солгал профессор, — справа налево.

Лиана внимательно прислушивалась к их коварным речам. Сбитая с толку, она склонялась туда и сюда и после нескольких секунд мучительных колебаний сочла, что впрямь ошиблась направлением. Она стала расти в обратную сторону, постепенно раскручиваясь и разматывая Пошку-младшего.

— Итак, ты второй раз спасаешь меня, — с чувством заявил Генриетте Пошка-младший.

— Удел женщины, — сказала Генриетта. — Но если я по глупости спасу тебя в третий раз, мне уж ничего другого не останется, как выйти за тебя замуж, когда ты вырастешь.

* * *

Пиль воткнул сигарету в угол рта, прикурил, задул спичку и заявил:

— Докурю сигарету, и полетим. Амба! — Сказав это, он пнул ногой едва различимого в потемках дядюшку Титуса.

— Ваша манера задувать спичку, — сказала Якоба, — напомнила мне историю о другом злодее, который также не ушел от заслуженной кары.

— Также? — спросил Пиль. — Как кто еще?

— Как многие до него, — пояснила свинарка, — и многие после него.

Теперь все было поставлено на карту. И Якоба превосходно рассказала самую необыкновенную историю

16 ОБ ИОГАННЕ-ЗАДУВАЛЕ

Генриетта растянула ногу и дня четыре пролежала в постели; за это время она прочла тридцать четыре книжки. Но самое сильное впечатление произвела на нее старая книжка небылиц, озаглавленная «Летопись Шварцы», повествовавшая о самых неправдоподобных событиях. Так, например, в деревне Гольхаузен, сообщала «Летопись», жил некий Иоганн Шрадер, богатый мельник и ростовщик. Все крестьяне в деревне ему задолжали, и когда они из-за недорода не смогли выплатить проценты, богатей засадил их в тюрьму, а крестьянскую землю взял себе. Но в один прекрасный день, утверждала летопись, в то время, как мельник сидел у камина и удовольствия ради перебирал свои бумажки, вдруг поднялся ветер и смел в огонь все долговые расписки и судебные предписания. Мельник пытался задуть пламя. Но тут вспыхнул его колпак с кисточкой, и Иоганн Шрадер, сгорев дотла, превратился в жалкую кучку пепла. А так как мельник был человек жестокий и несправедливый, то он даже в могиле не нашел покоя. И вот с той поры призрак мельника является во всех дворах Гольхаузена: примется хозяйка растапливать печь — Иоганн в надежде спасти свои долговые расписки сразу задувает огонь.

Как только Генриетта встала на ноги, она отправилась в Гольхаузен повидаться со своей подружкой Лени и подробно ее обо всем расспросить. Но чем дальше она шла по немощеной деревенской улице, тем сильнее охватывало ее гнетущее чувство, словно бы тут что-то неладно; и вдруг она поняла, что за все время не встретила на дороге ни живой души. Деревня будто вымерла. Никто не выглядывал из окон, лишь перекошенные рамы жалобно поскрипывали в петлях. По дороге не грохотали телеги. Не слышно было крика петухов. Даже красавица Минка, белая коза Лени, не стояла, как обычно, перед низеньким красным домиком, приветствуя гостей своим меканьем.

Генриетта робко приоткрыла дверь. Внутри было темно и пусто. Мебель всю куда-то вынесли. Единственное, что осталось в доме, была старая печь.

Генриетта подобрала с полу смятую газету и зажгла, чтобы осмотреться. Ф-р-р! — и пламя погасло, задутое холодной, как из могилы, струей воздуха.

Генриетта протерла глаза и увидела за печкой черного, покрытого сажей дядьку. Он таращился на нее и надувал щеки.

— Почему вы задули огонь? — сердито спросила Генриетта.

— Потому что я Иоганн-Задувала, — ответил дядька. — Я задуваю все огни.

— И в этом цель вашей жизни? — презрительно спросила Генриетта.