В подземелье старой башни, или Истории о Генриетте и дядюшке Титусе - [10]
— Непонятное, — заявила фрейлейн фон Заватски, — первооснова всякого стихотворения. — И в доказательство с чувством прочла балладу, озаглавленную:
Выслушав балладу, все стали откровенно высказывать о ней свое мнение.
— Не понимаю паромщика, — сказал Пиль, — о чем ему горевать, раз он получил свои денежки?
— А я очень даже хорошо его понимаю, — с горячностью возразил Пошка-младший. — Человек делает свое дело, потому что оно нужное, а не просто так.
— Я упрекнула бы его только в том, что он шуток не понимает, — заметила Якоба.
— Лично я заключаю из баллады, — сказала фрейлейн фон Заватски, — что между Штейном и Маутерном много есть такого, что нашей философии не снилось.
— Возможно, — сказал Пошка-младший. — Возможно, между Штейном и Маутерном. Но уж наверняка не между Шварцой и Шварценталем. Просто непостижимо, в какую только чепуху не верят подчас люди! Например, в огнедышащих драконов! — И так как все в ожидании уставились на него, он тут же рассказал историю
10
ОБ ОГНЕДЫШАЩЕМ ДРАКОНЕ
Весной дикий виноград весь усыпан белыми зонтиками соцветий. За лето его пятипалые листья разрастаются и к осени становятся иссиня-красными, а в листве чернеют глянцевитые кисточки ягод и щебечут воробьи. Восточная стена старого кирпичного дома была густо увита диким виноградом. И вот однажды Генриетте, которая от нечего делать глазела в окно, пришла в голову глупейшая мысль. Она вырезала из сухой лозы палочку длиною с мизинец, один конец засунула в рот, а другой зажгла и раскурила как сигарету. Во рту сразу стало горько и противно, но девчонки ради глупых своих причуд готовы на все! Когда Генриетта затянулась в третий раз, с ней стало твориться что-то неладное. Голова будто наполнилась дымом, стала совсем легкой и пустой. Генриетта пошатнулась, пол заходил у нее под ногами. Вдруг она увидела перед собой плоскую чашу из матового стекла и в ней несколько мотыльков.
— Откуда тут суповая миска? — удивилась она и вдруг поняла, что заглянула в висевший под потолком стеклянный плафон. — Ах, вот оно что, — сказала Генриетта, — я лечу.
Она проплыла по воздуху в соседнюю комнату, где дядюшка Титус чинил барометр, и плавно скользнула мимо его колена, собираясь через камин выбраться из дому.
— Ты куда? — спросил дядюшка Титус.
— Я выйду ненадолго полетать, — ответила Генриетта.
— Только смотри к завтраку вернись, — сказал дядюшка Титус и тяжело вздохнул.
— Ладно, — сказала Генриетта.
Поднявшись в трубу, она вдруг услышала, что дядюшка Титус ее зовет, и спустилась.
— Ты сказала, что выйдешь полетать? — спросил дядюшка.
— Да, — ответила Генриетта.
— Тогда изволь повязать шарф, — сказал дядюшка, — в верхних слоях атмосферы уже прохладно.
Генриетта подлетела к гардеробу, нетерпеливо схватила свой красный шерстяной шарф и обвязала им шею, но сделала она это кое-как, и длинный конец развевался у нее за спиной. Однако, едва она исчезла в камине, как дядюшка снова ее вернул.
— Уж если ты надумала полетать, — сказал он, — то вполне можешь слетать в Шварценталь к кондитеру Бисквиту и купить на завтрак штук шесть его замечательных пончиков, мне — три и себе — три.
— Не шесть, а восемь, — внесла поправку Генриетта. — Три пончика для проголодавшейся девочки все равно что мамонту морковка.
Наконец ей разрешено было улететь. Она поднялась по трубе к видневшемуся наверху квадратику неба и, сделав крутой вираж, полетела над поселком Шварцой к станции. Там протекала река Шварце и сверкала колея железной дороги; обе, прихотливо изгибаясь, бежали бок о бок. Простая случайность? Или это объяснялось тем, что колею проложили вдоль реки? Или реку вдоль колеи? Как бы то ни было, они вели в сторону Шварценталя, и Генриетта старалась не терять их из виду. Она летела над открытыми разработками. На бурых уступах присели экскаваторы. Высунув длинные языки, они слизывали уголь. Из всех пяти труб брикетной фабрики клубился дым. Чтобы миновать темное облако, Генриетта круто взмыла кверху, и ее сразу охватил ледяной холод.
