В огненной купели - [16]

– А какие они кликуши, страшные, наверное? – спросил я, чувствуя на спине холодок от страха.

– Да нет, обыкновенные люди – молодые девушки или женщины. А когда начиналось моление, они начинали кричать, биться, говорят, бес в них сидит. Я однажды слышала, как одна из них, молодая, приятной наружности, женщина, рассказывала, что в неё вошёл бес, когда она стала пить из кружки молоко, не перекрестившись. «Словно ком сахара, – говорит, – проглотила. С той поры он меня и мучает, а выходить не хочет…».

После рассказа матери, я слышал о Весёлых горах ещё от одной женщины из нашего села. Её звали Зина «маленькая», так как ноги её были коротенькие, не пропорциональные телу, говорили, что её в младенчестве нянька уронила на пол. Однажды, она, после моления в нашем доме (были поминки отцу) и после трапезы, по просьбе моих сестер и теток, рассказала о своём посещении святых могил, а после спела стихи, которые услышала там на горах. Я запомнил только начало, так как был ещё мал и не записал их.

«Я стою на краю,

Вижу гибель свою…»

Она пела их тонким пронзительным голосом, что-то о жизни, вере в господа, и о святых горах, и произвела на всех очень сильное впечатление. Пожалуй, я тогда впервые задумался о смерти.

В студенческие годы, в зимние каникулы, я гостил однажды у своего однокурсника Александра Любимова, в посёлке Карпушиха, раскинувшегося недалеко от Весёлых гор. Саша рос без отца и его воспитывал дядька Савелий Яковлевич Третьяков и его жена Домна Петровна.

Все они были раскулачены в годы коллективизации и сосланы в этот горняцкий посёлок. Савелий Яковлевич – невысокий, но крепкий, коренастый кержак, с кривыми ногами, мощными узловатыми руками, познавшими труд с детских лет. Вечером поужинали, и он рассказал, почему у него ноги стали кривыми.

– Когда меня в войну призвали на фронт, то, узнав, что я с Урала и, к тому же, охотник, направили в разведку.

Он вытянулся на стуле, и взгляд его поплыл в прошлое, лицо посуровело и слегка напряглось, словно он и сейчас находился там, на передовой, и собирался идти за линию фронта.

– Пошли однажды впятером на задание, перешли ночью к немцам, сделали своё дело, что надо было штабу, языка взяли в их уборной, видно брюхо у него было не в порядке, один побежал в лесок. А когда обратно переходили линию фронта, немного шумнули, а может, немца нашего там хватились и объявили тревогу, одним словом – провал, нас обнаружили. Я даже боли не почувствовал, когда меня секануло пулеметной очередью и обе мои ноги повисли, на коже болтаются, да на стёганых штанах. Перекрестился я и думаю, ну отходил ты своё, Савелий, пора на тот свет перебираться. – Он задумчиво уставился на образа и, помолчав минуту, продолжал. – Но ребята не бросили, двое были с Урала. Подползли, перетянули обе ноги бинтом, положили их на спину одному из наших, он ползёт, а я руками отталкиваюсь, ползу за ним, как рак, задом наперед, а один сзади прикрывает… Однако доползли до наших окопов, нас уже там ждали, помогли огнём, так что все вернулись и даже немца живьём приволокли. Можно сказать, случайно жив остался! – С улыбкой закончил он. – Ноги срослись в госпитале, немного криво, да ничего, не на танцы ходить! А так, всё сам делаю, и на работе, и по дому, даже на охоту ходил в начале, да сейчас бросил. Ничего, носят они меня, родимые! Видно, Господу Богу так угодно было.

Узнав, что я тоже из кержацкой семьи, а моя мать несколько раз посещала Весёлые горы, старик оживился.

– Да, тысячами сюда собирались наши единоверцы, на Петров день, в начале июля. Мы тоже с Домной ходили, тут рядом. А после, в шестидесятых годах, запретили власти, мол, лес палят эти паломники, а один шахтёр – дурак – взял на руднике взрывчатку, да и взорвал могилу отца Павла. У него там мраморный крест стоял. Вот тогда и запылали леса, то ли от засухи, то ли из мести их поджигали, но много леса выгорело.

– Сано, – обратился он к племяннику, – ты завтра своди парня на могилы святых отцов, особенно к отцу Павлу, его второй раз убивают! Встаньте на лыжи и пошли, снег-то нонче не глубокий.

Так я впервые попал на Весёлые горы в зимнее время.

Густая тайга у подножия и на склоне гор, могучие ели, как великаны в боевых шлемах, пушистые зелёные сосны, кедры, лиственницы, голые березы и осинки, поющие на ветру, лесные поляны и болота, покрытые ослепительно белым снегом, делали эти места очень живописными, даже зимой в двадцатиградусный мороз. Удивительно, как же сюда летом, через топи и чащобу проходили толпы людей и даже проезжали на конских повозках.

Мы дошли до самой дальней могилы отца Павла, неподалеку от горы Старик-камень. Мой товарищ показал место, где стояла могила с мраморным крестом убиенного старца Павла, но от неё практически ничего не осталось, к тому же снег скрыл все тропинки и основу могилы.

– Его старообрядцы более других почитали, – сказал Саша. – Некоторые паломники, особенно те, кто шёл со стороны Нижнего Тагила, только его посещали. Он был убит кем-то, а по убитым больше всего страдают…

Дома я рассказал матери о нашем походе на могилу старца. Она так разволновалась, что снова подробно рассказала о том, как в 1955 году в последний раз ходила туда с Быньговскими паломниками, пешком.